— Ты обещал, повелитель-Пастух. Но она не пускает меня.
— Дай мне, повелитель-Пастух. У меня больше мужской силы, — высокий и худой жрец, с длинными прядями, убранными под золотой обруч, сделал шаг вперед, заглядывая в лицо главному.
— Нет, Охотник.
Глядя в середину пещеры, где смуглым комком лежала Ахатта, а поодаль сидел, сложив руки на коленях, спящий Исма, голый, с умиротворенным лицом, жрец-повелитель сказал задумчиво:
— Дело не в мужской силе. И не в слабости морока. Что-то пришло в ее тело. То, что держит его.
Он воздел руки и хлопнул в ладоши над головой. От резкого звука с потолка сорвались летучие мыши, вылетели в черную дыру, мельтеша острыми крыльями, а медленные пчелы загудели сильнее. Исма, вздрогнув, открыл глаза, улыбнулся, вставая.
— Ахи… мой алый тюльпан, жена моя…
Губы его коснулись лежащих на щеке ресниц. Ахатта, дремотно прислушиваясь, улыбнулась в ответ.
— Исма, мой муж.
Жрецы, выстроившись у стены на возвышении, глядели, как, посреди клубов медленного тумана два тела слипаются и расходятся, — то быстро, то медленно; рты открываются, чтоб надышаться сладким туманом, продлевая движение тел. И две пары глаз, не отрываясь, глядят друг в друга, ничего не видя вокруг.
Двое любили друг друга, под лениво летающими пчелами, среди клонящихся вниз огромных цветов, точащих невидимую глазу отраву. А жрецы, повинуясь жесту Пастуха-повелителя, отвернувшись, уходили по одному в узкую расщелину, ведущую в комнатку в сердце горы.
— Мир изменяем и узоры его прихотливы…
Пастух-повелитель привычно воздел руки, обращая к пятерым белые ладони. Не дождавшись ответа, оглядел подручных. С нажимом в голосе проговорил дальше:
— Кто хочет сам изменять мир, тот сначала должен научиться использовать его собственные изменения.
Жрецы молчали.
— Я умею, а вы — щенки паршивой суки, не научившей вас думать — нет. Потому Пастух — я. А вы мои овцы.
Пристальные глаза на жирном лице окинули паству брезгливым взглядом. И жрецы опустили головы, один за другим. Воздели ладони, раскрывая их навстречу друг другу.
— Женщина сильна и сила ее, скопившись, выбродит, схватится хмелем, станет отравой, какой не было тысячу лет. Женщина станет ядом, смертельным не для людей — для богов.
— Для богов… — шепот тронул стоячий воздух и старший жрец улыбнулся.
— Пусть она зреет. Узор изменен.
— Изменен, — кивая, соглашались жрецы, — изменен…
35
Жрец-Пастух быстро шел узким коридором, густые складки длинного хитона путались в широком шагу, и время от времени он поддергивал край рукой, цепляясь кольцами. Коридор был пуст, только раз попалась навстречу старуха лет сорока, ахнув, торопливо присела, откидывая голову и выпячивая грудь под серой рубахой. Жрец на ходу коснулся ее горла, провел кончиками пальцев по рубахе и, оставив счастливицу позади, вытер пальцы о бок. Губы искривились, и брезгливая гримаса осталась на лице. Несколько раз свернув, он вошел в темную расщелину и, достав из кисета маленький светильник, раздул таящийся в нем уголек. За спиной, источенная лабиринтами жилых коридоров и пещер, гора еле слышно гудела женскими и детскими голосами, сквозняк приносил из наружных отверстий далекий лай собак, протяжные крики чаек. Тут, перед кромешной тьмой, проваливающейся в глубину, было тихо. Подняв толстую руку с огоньком, жрец медленно пошел вперед, трогая другой рукой мокрую стену. Влага стекала крупными каплями, они холодили пальцы, а потом холод ушел, сменившись теплом, и стены стали сухими. Через несколько поворотов мигающий свет упал на узкую дыру в рост человека и померк в бледном сиянии, идущем изнутри. Жрец захлопнул медную крышку, аккуратно сложил сосуд в кисет, выстланный паклей, и протиснулся в щель, кряхтя. Подбирая подол, чтоб не порвать, мрачно думал о том, что слишком много ест, ну, а чем еще тут, в тоскливом месте на берегу серого моря заниматься? Женщины грязны и убоги, мужчины тупы. Даже управлять ими не составляет труда, — голову не приходится напрягать, не говоря уж о теле.
У стены, сунув руку в кармашек кисета, достал туго свернутые комки зеленого хлопчатника — редкой травы, за которой посылал мальчишек, раз в год приносящих звонкие коробочки, полные легкой ваты. Затолкал комочки в нос и, медленно подышав, открыл узкую деревянную дверь, втиснутую в расщелину. Заложив изнутри засов, пошел по тропке через заросли высоких цветов с темными листьями. Оглядывал бледные колокольцы, трогал рукой витые змейки на краях лепестков.
Судьба послала его сюда, и он не роптал. И научил не роптать пятерых помощников. Хотя время от времени ему приходилось не только бросать кость своим жрецам, даря им женщин помоложе или позволяя устраивать некоторые забавы в тумане сердца горы, но и себя связывать злыми словами, сечь укоряющими мыслями, утешать картинами будущего. Потому что и он роптал, глядя в зеркало, как грузнеет большое тело и оплывает властное лицо. Успеет ли он сделать все, что велено ему? Должен успеть! Но эти двое, что появились в племени тойров (он усмехнулся красными губами — появились, потому что он так решил и все подготовил), оказались волнующе сильными, молодыми, такими красивыми и полными жизни. Они стали ему лекарством, которым жрец лечился от скуки и презрения к тойрам, потому что знал — скука и презрение сокращают земную жизнь.
Воину Исме должно было остаться в племени на всю его земную жизнь. Подготовленным подземной отравой, питающей его мозг и сердце каждую ночь, послушным и сильным, — вождем тупых тойров-быков, исполняющим все приказания шестерых жрецов. Но следом за Исмой явилась жена. Так неожиданно, так внезапно. Как он называет ее, когда думает, что никто не слышит птичьего языка двоих? Алый степной тюльпан… Любящие мужчины глупы и смешны, даже если они высокие воины.
По зарослям цветов плыл слоистый туман, хорошо видимый у стен, где стоял полумрак, он таял к середине пещеры, куда падал свет из дыры в потолке. Огромный световой столб, будто отлитый из дымчатого стекла, внутри которого кружились птицы, нося на крыльях блики верхнего солнца. Ниже, над самыми цветами летали черные пещерные пчелы, медленно и тяжело, как летают во сне пущенные рукой камушки. Жрец нахмурился — ласточка метнулась, подхватывая пчелу. Недреманным глазом надо следить за сердцем горы. Свет нужен цветам и пчелам, но свет привлекает птиц.
Он прошел к световой завесе, наклонился, погружая руки в густые заросли. Поддел камень и отвалил его, открывая черную нору. С тонким свистом поползли вверх клубы жемчужного тумана, сворачиваясь и вытягиваясь длинными хвостами. В носу защипало, и жрец задержал дыхание, борясь с желанием раскрыть рот и глотнуть сладкого, першащего в горле запаха. Пропитанная бальзамом вата почти не пропускала в нос отраву, но осторожность не помешает.
Отворачиваясь от дыма, еле дыша, жрец-Пастух смотрел, как ласточки, не закончив полет, падают на цветы, а широкие листья шевелятся, роняя на землю птичьи тельца. Снизу пялился камень с грубо вырезанной на нем мордой. Подождав, сколько нужно, жрец поставил его на прежнее место, заткнув отравленную дыру.
Перейдя дальше, отвалил другой камень и постоял над ним положенное время. Камней было шесть, и шесть жрецов правили племенем тойров, придя в него в незапамятные времена. Когда наступит время покинуть земную жизнь, жрец-Пастух отправится из племени тойров туда, где подрастает его назначенный сын, в чтении древних свитков и изучении сонма богов самых разных стран. Он приведет его на свое место, молодого жреца с еле пробивающейся бородой, а сам спустится в сердце горы, в горнило сладкого тумана, и там найдет забвение, которое сохранит его до времени полновластия. Чем больше сделает он тут, наверху, тем меньше времени лежать ему в толще дурманного дыма и тем быстрее наступит бесконечность, не прерываемая больше ничем.
Высокие гости, взятые в наем — большая удача для шестерых жрецов, ведущих племя тойров по верному пути. Тойры и их гора посреди гнилого леса хороши, как хорош и привычен бывает свой дом, стоящий за глухой оградой. Жрецы славно потрудились, лишая племя богов, и теперь это тупые быки, покорно идущие туда, куда нужно повелителям. Но, потеряв своих наивных, простых, как грубые камни, богов, тойры лишились и человеческого. Теперь они всегда только ведомые, не подтолкни их, умрут с голоду в своих безрадостных землях. А надо идти дальше, мир огромен и жрец-Пастух не желает быть лишь пастухом тойров. Вместо шага сделать прыжок, вот что позволит ему сильный и храбрый мужчина, чей лоб всегда прорезает морщина от спрятанных мыслей. А его женщина, которая пришла как помеха, она поможет не просто прыгнуть, а преодолеть новую вершину! Пастух умен и вовремя увидел это!