Будто в ответ на его раздражение, послышались быстрые шаги, всколыхнулась штора. Хаидэ вошла, улыбаясь, склонила голову, обвитую тугими косами.
— Я пришла просить повозку, муж мой. Рабы говорят, в полис пришел караван, и пока торговцы еще устраиваются, мы с Фитией хотим посмотреть товары первыми.
— Вы хотите обогнать даже меня? — стоя у столика, он внимательно рассматривал ее исцарапанные локти. Хаидэ поправила на плечах легкий шарф, накидывая его до самых кистей.
— Нет, Теренций. Мы поедем к храму Афродиты Калипиги, но по пути заглянем в лагерь караванщиков. Не покинем повозки, пусть Техути и приказчик посмотрят товар и принесут мне образцы, я выберу то, что надо будет купить. Никто не поймет, что я сама приехала за товарами.
— Где ты поранила руки?
Хаидэ замолчала, перестав улыбаться. По лицу мужа поняла, он знает. И ответила:
— Там в бухте, нам пришлось отбиться от бродяг. Но этого никто не видел, Теренций. Или видел? Лой, да?
— Лой заглянул в пещеру. Он хорошо охранял вас, пока вы вели себя, как сороки на ветках. Если бы ты не отправила его к лошадям, тебе не пришлось бы…
— Я могу за себя постоять, — ровным голосом ответила Хаидэ, — а руки мои заживут. И скажи Лою, чтоб не отпускал свой язык. Мы, может, и сороки, а он, как негодный пес на цепи, что лает без причины.
Теренций тяжело глянул на разгорающееся сердитым румянцем лицо. И сказал примирительно:
— Я хочу тебя уберечь. Ты — княгиня. Воры могут забрать тебя быстрее, чем обычную горожанку, слух о наших деньгах идет по всему побережью. А ты со своей болящей ведьмой…
Хаидэ подошла к мужу и взяла его за руку. Заглянула в хмурое лицо:
— Выслушай то, чего Лой не понял. Ахатта не ведьма. Она мне сестра. А теперь, когда она стала такой, такой смертельной, нет мне лучшей защиты. Ты позволил купить ее, я заплатила. Но я купила не игрушку и не рабыню, чтоб убиралась в доме и красила пряжу. Ахатта будет моим личным стражем. И никто теперь не посмеет тронуть твою жену, даже взглядом. Понимаешь?
Все еще хмурясь, Теренций обдумал сказанное. И, поднимая руку, которую держала жена, прижал ее к широкой груди.
— Если так… То ты сделала хорошее приобретение. Пусть так и будет. Теперь у тебя есть свой воин, да. Главное, чтоб она не убила меня, когда я осмелюсь посмотреть на собственную жену.
Хаидэ рассмеялась, вставая на цыпочки, чтоб дотянуться до темных поредевших на затылке кудрей мужа. Поцеловала его в щеку.
— Такого не будет. Если ты сам не посмотришь на нее взглядом мужчины.
— Ну, уж нет, — передернулся Теренций, — не дождется, от меня — никогда.
Обнимая жену, протянул руку к столу, трогая медный диск, подвешенный на шнуре. Тот дернулся, поворачиваясь, загудел, звеня. Откидывая штору, в дверях появился Техути, поклонился и встал, глядя в сторону. Теренций, не отпуская Хаидэ, прижал ее крепче, так что аккуратно причесанная голова откинулась на его плечо. Следя взглядом за египтянином, приказал:
— Скажи на конюшне, пусть готовят повозку, для города. Поедете к караванщикам, потом в храм. Возьми доски, пометишь нужные товары, спросишь о цене, и пусть оставят нужное, завтра утром приеду с рабами. И да, расспросишь о супружеских зельях, для нас с женой.
Когда Техути поклонился и ушел, Теренций отпустил жену. Сказал недовольно:
— Мне не нравится, как этот тощий смотрит на тебя.
Хаидэ поправила золотые шпильки в косе. Уходя, рассмеялась.
— Не бойся, если взгляд его станет чересчур смелым, Ахатта разберется и с ним.
Большой дом гудел, как гудит улей солнечным днем. Пчелами возились в разных его углах рабы и слуги. В темной глубине конюшни чесали лошадей, заплетали хвосты яркими лентами, чистили копыта и подметали стойла. На заднем дворе у очага суетились повара, трещала жиром большая жаровня, и орали, тряся корзинами с зеленью, пришедшие с поля два крестьянина. В перистиле, ползая на коленях по мраморным плитам, Анатея и Мератос пели деревенскую песенку о женихах, натирая камень щетками. В продуваемой теплым ветерком ткацкой Фития покрикивала на девушек, разбиравших пряжу.
А Хаидэ, пройдя коридором первого этажа, не стала подниматься к себе, чтобы переодеться. Проскользнула через задний двор за угол дома, где у самой стены раскинула ветви большая смоковница. Пробравшись в нишу между корявым стволом и стеной, залезла в развилку, хватаясь за толстые сучья. Уселась, подобрав под себя босые ноги, закутала колени подолом. Сорвав прохладный лист, пожевала краешек и, намочив слюной, прижала к расцарапанному локтю. Темные зубчатые листья толпились плотной завесой, опускаясь ниже развилки. Сюда она убегала в первые годы своей жизни в богатом доме Теренция. Тут, за стволом, пряталась с Нубой. — Жарким днем, когда дом затихал, погруженный в полуденную дремоту. Или ночью, выскальзывая из спальни, тихо ставя босые ноги, мимо дремлющего на лестнице стража. Фития в ее комнате просыпалась и, вздыхая, садилась на своей лежанке в углу, настороженно слушая ночь, ждала, когда ее птичка вернется в постель. А Хаидэ, наговорившись с Нубой, задремывала у него на коленях, прижимаясь к горячей груди, в кольце сильных рук. И тот, неподвижно просидев почти до рассвета, мягко будил ее, чтоб вернулась к себе. Чуть обождав, тоже возвращался, к изножию лестницы, садился на ступени и сторожил, завернувшись в короткий старый плащ, до утра.
Сейчас сидела сама, разглядывая узорчатые края больших листьев, думала обо всем, что происходит в ее жизни, удивлялась, жалела Ахатту, грустила по Ловкому. Вспоминала жизнь в степи. Думала о Теренции, он влюблен в нее, и не понадобилось никакое зелье, кроме нее самой. И о Техути думала тоже, стыдясь своих мыслей о двух мужчинах сразу, но удивляясь и радуясь им. Слушала сердце, которое, мерными толчками гоня кровь по жилам, говорило ей напевным речитативом о том, как сильна жизнь и сколько ее вокруг. И что время радости настает внезапно, даже если вокруг не так много поводов для веселья. Задавала себе вопросы — почему так? И, не находя ответов, знала — они придут, ее ответы. Может быть, не словами сказанные, а проговоренные током крови или песней души.
Легкая повозка, поскрипывая двумя большими колесами, ехала, иногда подпрыгивая на каменной мостовой. Хаидэ правила, Ахатта сидела рядом, прикасаясь плечом. Обок шел Техути, неся на поясе кожаный мешок с упакованными в нем свитками, исписанными перечнем нужных товаров и восковыми табличками для быстрых записей. Хаидэ был виден его стриженый затылок и небольшие аккуратные уши, в левом — маленькая золотая серьга в виде кольца с нанизанными бусинами-горошинами. С другой стороны повозки главный приказчик Теренция — вольноотпущенник Ахилеон, высоко поднимая острый подбородок, милостиво кивал торчащим над каменными заборами любопытным.
За повозкой, тихо переговариваясь, пылили босыми ногами женщины с покрывалами, накинутыми на волосы — Фития и две рабыни. Они несли корзины с подношениями Афродите. И замыкал шествие Хинд, пухлолицый и всегда недовольный, мягкий телом, замотанный от живота до щиколоток цветным куском линялого льна. Он вел в поводу двух лошадей, и перестук копыт метался между каменных стен, улетая в яркое после дождей небо.
Встречные горожане кланялись высоко сидящим женщинам, подчеркнуто небрежно — в городе редко кто передвигался в повозке. Останавливались, глядя вслед, шепчась и провожая глазами напряженную фигуру Ахатты. Хаидэ понимала, появление беглянки в повозке, рядом с женой богатейшего горожанина, вызовет толки, потому, поддерживая версию, наспех придуманную для мужа, велела обрядить Ахатту в военную одежду Зубов Дракона — так одевались мальчики, что жили в лагерях свое первое мужское лето: кожаные штаны, заправленные в мягкие сапожки, перетянутые сыромятными шнурами, да серая рубаха из льняного холста, вся обшитая грубыми пряжками из толстой кожи. На широком поясе, стягивающем узкую талию, висел собственный маленький кинжал Ахатты и кожаные рукавицы. Черные волосы она заплела в толстый жгут и скрутила на затылке в низкий узел. Натянула островерхую скифскую шапку с висящими вдоль щек ушами, тоже ушитыми квадратными пряжками — шапку выпросили у Фитии, и она, поджимая сухие губы, откопала ее со дна сундука. Отдавая, сказала ворчливо: