Князева разрывала и без того перегруженные линии, а вместе с продолжительным молчанием по ту сторону провода разрывала и собственную душу. Она сама не заметила, как губы изогнулись в злой усмешке, какой Анна от самой себя не собиралась скрывать.
«Ну и дура, что набрала», — кинула она сама себе и крепче поджала губы, пачкая, вероятно, помадой с нижней губы не прорисованную выемку над верхней. «Так хоть надежда была. А теперь как успокаивать себя будешь?»
«А он просто не слышит» — предположила Анна в попытке себя переубедить и вздрогнула от очередного гудка в осознании, как неубедительно прозвучала бы мысль, если бы Князева решилась вслух её произнести.
«Или, наоборот, слышит. Но телефон найти не может»
«Сама знаешь, что трубка всегда при Пчёлкине»
«Он с Фархадом разговаривает. Объезд ищет, чтобы в город заехать»
«Всё равно знаешь, что Витя всегда на звонки отвечает»
«А он… курит!»
«Что мешает ему параллельно разговаривать по телефону?»
«Пчёла с другим человеком по телефону говорит!..»
«Тогда почему сигнал идёт, а, Аня?..»
Она почти судорожно выдохнула в усталости от баталии с самой собой, и тогда двенадцатый гудок оборвался. Вместе с ним оборвался и звонок, отправленный, в никуда. Трубка отозвалась долгой высокой нотой, название которой, вероятно, знала Ольга.
Аня кинула телефон в сумку, словно секунду назад в кулаке сжимала не трубу, а змею, шипящую и вьющуюся меж пальцев.
«Ну, и к чёрту всё»
Она посмотрела прямо перед собой, думая о мыслях, какие сама не осознавала, и взгляд из пустоты вырвала, только когда медсестра вышла из-за стойки регистратуры. Анна проследила за фигурой в белом хло́пке, словно думала, что сероглазая позовёт её с другого конца коридора, или, напротив, приведёт кого-то к Князевой.
Но девушка чуть пригляделась и увидела меж пальцев медсестры тонкую сигарету.
Почти обозлилась на девчонку; её желание покурить стало чуть ли не последней каплей, упавшей в чашу Аниного терпения.
Чашу, и без того наполненную до краёв.
Князева скрестила руки на груди, снова чуть спустила корпус по спинке кресла. Закрыла глаза в очередной борьбе с неспокойными мыслями, в которой, вероятно, с самого начала был известен победитель, и стала следить за дыханием.
Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.
Анна не заметила, как провалилась в дрёму, из которой её не выдёрнул ни тон диктора с радио, ведущего экстренные новости, ни шарканье синеньких кроксов медсестры со стойки регистратуры.
По Дому Советов попал очередной снаряд, но Князева об этом не знала. Равно, как и не знала о милицейской «буханке», мчащейся с Цветного бульвара к Бутырскому СИЗО с пятью бандитами и целым ОМОН-овским конвоем на борту.
Анна проснулась, когда кто-то заботливо подтолкнул ей плед под бока. На миг Князевой захотелось прикрыть глаза в сладости не отступившей дрёмы, но раньше, чем девушка снова рухнула в объятья мягких сновидений, в мысли ворвались, точно январской метелью, воспоминания о событиях, произошедших до погружения в сон.
Тогда Аня будто протрезвела разом. Сбросила с себя морок и распахнула глаза так резко, что напугала медсестру, склонившуюся над ней с подобием покрывала.
Из-под медицинской шапочки показалось плетение здоровой русой косы, когда девушка попятилась от распрямившейся Князевой, словно оказалась поймана с поличным на месте преступления. Она захлопала глазками часто-часто с перепуга и отчиталась ни то перед самой Анной, ни то перед собой:
— Вы вся калачиком свернулись. А мы на первом этаже, тут от входа сквозит сильно… Чтобы вам тепло было, я… будить не хотела! Простите…
— Ничего, — буркнула Аня, хотя спросонья и не поняла даже, почему у медсестры так глаза на лоб полезли.
Князева распрямилась, слыша хруст затёкших мышц в шее, и оглянулась по сторонам. Хотела заметить какие-то видимые изменения вокруг неё — в идеале не только в обстановке, но и в ситуациях, которые в первой половине дня на Анну рухнули снегом на голову.
Отчего-то стало темно — не только на улице. Свет, который в двенадцатом часу заливал чуть ли не всё приёмную блекло-белыми лучами, сменился на сумерки, какие играли на стенах тенями от деревьев, посаженных возле самых окон. Коридоры, уходящие прямо, влево и вправо от дивана Князевой, темнели, и самые их концы было увидеть невозможно.
Частный родильный дом стал напоминать старую сельскую больницу, какие Анна, к счастью своему, видела лишь со страниц газет.
Девушка часто-часто проморгалась, ни то думая с себя сонливость сбросить, ни то пытаясь понять, который час.
Обычно она бы обратилась к часам, но сбитая с толку излишней темнотой и мрачностью коридоров посмотрела на медсестру, так и стоящую колом. Анна приподнялась на диване — плед в красно-бежевую клетку упал с груди и плотно укутал колени — и спросила, покашливанием прочищая горло:
— Сколько времени?
— Десятый час, — ответила девчонка так быстро, что Анна поняла, та не врала. Потом помолчала немного. Вдумалась в слова медсестры и, поняв, опешила. Девять вечера?!
«Дьявол!..»
— И я всё это время спала?
— Спали.
Голова должна была гудеть медным колоколом. И, к слову, гудела. Не столько ото сна, сколько от вести, сколько часов потеряла. Девушка снова посмотрела на медсестру; отчего-то сердце чаще забилось, стуком своим поднялось к трахее, за собой подтягивая и чувство тошноты.
— Ольга Белова родила?
— Ещё нет.
«Дьявол!»
— Мой телефон звонил?
— Не звонил, — ответила медсестра, едва ли не прикладывая руку к голове в жесте, каким обычно отдавали честь.
«Дьявол!!!»
Анна тяжело выдохнула и поднялась на ноги. Переживания, утихнувшие во время сна, теперь стали только сильнее; если их сравнить можно было с чем, то Князева бы провела аналогию с цунами, которое, по мере времени и удалённости от эпицентра водного толчка, становилось лишь ошеломительнее и убийственнее.
Беспросветный кошмар. Днём Княжна могла списать всё на малый промежуток прошедшего времени. Теперь день двадцать девятого сентября близился к концу, никакая из проблем не решилась, и сваливать всё на то, что «рано», было глупо.
Оля так и не родила ребенка, захотевшего появиться на свет раньше срока. Пчёла так и не перезвонил. Москва, видимо, на пару со всей страной так и сотрясалась от боёв за Дом Советов.
У Анны чуть ноги не вывернулись в обратную сторону, когда она подошла к стойке регистратуры, место за которой пустовало, и вслушалась в речь диктора по радио, думая понять, что на Арбате происходило:
— …была отбита, и ближе к шести часам вечера бой от стен Дома Советов Российской Федерации перешёл в сторону Звенигородского шоссе. Перестрелка сторон продолжалась до прошлого часа, но после военные сдали свои позиции. Таким образом, Совет народных депутатов распущен и прекращает свою деятельность…
Губы Князевой изогнулись в усмешке; отчего-то ей казалось, что это было ожидаемо. Та нестабильность, буйствующая в стране бывшего Союза, с самого начала девяностых была гнойной язвой.
А теперь взорвалась, прямо как во времена августовского путча девяносто первого года.
Летом девяносто первого, когда Князева только Пчёлу узнала, как мужчину, он ей сказал, что Союз распадаться стал ещё с приходом Горбача. А им, всем в тот момент жившим и живущим, «повезло» встретить молодость в разваливающейся державе. Тогда Анна с ним согласилась, поразмышляв секунды три от силы.
Если бы Пчёла сказал похожее в миг, когда Дом Советов тушили многочисленные пожарные бригады, то Князева, вероятно, снова бы ему кивнула.
Только вот Вити рядом не было. Увы и, мать твою, ах. Он не объявлялся за время это, за девять часов, — не очень большой временной промежуток для обычной его жизни при «деятельности» вполне уважаемого бандита, но очень большой для реалий современной России, в которой вершился очередной переворот.
Анна сжала губы, выгоняя из тяжелой черепушки мысли, какие не хотела до конца додумывать, и снова обратилась в сводку новостей: