— …момент известно о семидесяти четырех погибших, двадцать шесть из которых являлись военными и служащими министерства внутренних дел России. Ранено сто семьдесят два человека. Мы следим за развитием событий. Далее…
— Больше, — с уверенностью произнесла Князева и посмотрела на приёмник так, словно могла комментарием своим сбить речь безликого диктора. Сердце неприятно сократилось, выбросило за толчок слишком мало крови, отчего кончики пальцев сделались холодными.
Медсестра за её спиной вдруг вытянулась по струнке и моргнула пару раз глазами, взором таким напоминая Ане умную-умную сову. Для полноты образа акушерке не хватало только очков в круглой оправе.
— Откуда вы знаете? — спросила «русая-коса» почти оскорблено, и Анна, размяв шею, оттолкнулась от стойки.
— Разве это не очевидно? Говорят о разгоне Дома Советов. Значит, и число упомянутых жертв — только количество трупов, вынесенных из здания «Белого дома». А ведь есть ещё мирное население, зеваки. И, конечно, протестующие, собравшиеся в стихийные митинги.
Она обернулась на девушку в халате. Вдруг метнулась в голове совершенно пустая мысль, что её халат спал с плеч при «тихом часу», теперь скомкался у самой спинки дивана. Анна о медицинской одежде не волновалась.
Губы у Князевой сошлись в улыбке, от которой лицо медсестры сделалось в тон к её униформе:
— Не думаете же вы, что милиция действительно пыталась увести мешающихся под ногами бунтовщиков «по-хорошему»?
В ответ девушка только раскрыла рот, словно на приёме на ларинголога была, а потом вдруг зарделась сильно, контрастом лица пугая даже Анну.
И заговорила, едва ли не ножкой топая:
— Не говорите глупостей! Это все смерти, я уверена! И, в конце концов, стали бы милиционеры стрелять в тех, кого должны защищать? Это же их работа!..
Князева посмотрела на медсестру и, наверно, взгляда своего толком не смогла бы толком описать, даже если бы захотела. Только вот Анна поняла быстро, что что-то доказывать девочке, на переносице которой прочно восседали розовые очки, было бесполезно.
Она так отчаянно верила в святость лиц, стоящих — или пришедших?.. — к власти, что не думала даже рассматривать вариант, при котором люди в погонах были не героями, а оборотнями, каких ещё стоило поискать.
Аня подарила ей вдруг лживо-ласковую улыбку, одними приподнятыми уголками губ останавливая фанатичный монолог медсестры. Враньём постелила мягко, когда собеседница стихла:
— Да, вы правы, — и со взглядом, напоминающим поглаживания наждачки, усмехнулась: — Я, вероятно, из пессимистов.
Медсестра в ответ только снова раскрыла рот — кажется, ещё шире, чем до того. Анна, вероятно, зная саму себя, то же бы удивилась тому, как легко отступила. Но только вот спорить с медсестрой в момент, когда государственный переворот казался чуть ли не меньшей из всех Аниных проблем, было не лучшей попыткой скоротать время.
Князева окинула девушку с регистратуры взором с головы до пят, словно пыталась понять, почему медсестра так яро верила в тотальную утопию. Но быстро вернула взор на серые глаза и чуть ли не с великосветской улыбкой спросила:
— Не подскажете, где находится уборная?
Комментарий к 1993. Глава 1. Приглашаю всех новеньких и стареньких в мой телеграм-канал, в котором я делюсь какими-то вещами из своей жизни, с огромной радостью общаюсь с читателями, выкладываю всевозможные фотообработки по фанфику и многое-многое другое 😌 Рада каждому читателю💓
Ссылочка: https://t.me/+N16BYUrd7XdiNDli
Не забывайте, пожалуйста, оставлять комментарии!! Они очень важны для меня, помогают увидеть недочёты работы, что позволяет работать над ними и делать больше, писать лучше💓 А оставить комментарий при помощи краткой формы – ещё проще🥰🥰
====== 1993. Глава 2. ======
Анна вернулась из санузла через десять минут. Прийти в себя, ободриться не помогла даже ледяная вода, какой Князева умыла лицо, запястья и шею. Мало того, ещё и тушь, про которую девушка забыла совсем, под глазами осталась тенями, что злило чуть ли не до ломки пальцев на ногах.
Вошла в приёмную. Голову она держала высоко, следя, чтоб подбородок был параллелен полу, но взор потупила куда-то вниз. В голове, прямо в такт сердечному пульсу, раз за разом повторялся один и тот же вопрос без ответа:
«Когда этот день кончится?»
Она села на диван, на котором провела чуть ли не целые сутки. Прислушалась к тишине приемной роддома — теперь совершенно идеальной, не прерываемой даже помехами едва живого радио. Видимо, медсестра после коротко разговора с Князевой решила приёмник перепрятать, выключить — по крайней мере, на время.
Теперь Анна, если и слышала что, то только чьи-то редкие шаги на верхних этажах и тихий пульс, отдающий постукиваниями неврологического молоточка по вискам.
Девушка не понимала отчего, но спать хотела ужасно. Хотя спала почти семь часов в ночь на день очередного политического замеса, и после обеда уснула, но глаза всё-равно слипались. Как будто ресницы сегодняшним утром красила не тушью, а клеем. Строительным.
Аня постаралась в сотый, вероятно, раз отвлечься. Она посмотрела в конец одного из трёх коридоров, отчего-то наивно полагая, что если не сейчас, то через минуты две оттуда появится мама, несущая к ней радостные новости. О том, что Ольга родила и хорошо себя чувствует, что малыш — или малышка, Князевой самой абсолютно без разницы было, кому быть троюродной тётушкой — здоровенький…
Тишина прервалась. Но не шарканьем маминых кроксов, а телефонной трелью.
Князева чёртыхнулась; сердце рухнуло куда-то в пятки, стукаясь о них, но не вдребезги разлетаясь, когда Аня схватилась за трубку и нажала на кнопочку приёма звонка.
В секунду, какую она подносила телефон к уху, в голове вихрем пролетели десятки, сотни мыслей: от вопросов, кто звонил ей, до предполагаемых ответов — Тома, Витя, Саша, кто-нибудь с «Софитов»…
Анна сглотнула, смачивая пересохшее горло слюной, и тогда только спросила у человека с другого конца телефонного провода:
— Алло?
— Анечка, милая! Здравствуй! — отозвался женский немолодой голос, и тогда в голове Князевой сконтачились два оголённых провода, дёргающихся под невообразимым напряжением.
Девушка что-то нечленораздельное, но очень радостное протараторила, а сама почувствовала, как стала падать куда-то в пустоту, хотя и сидела на диване.
Голос Ирины Антоновны, мамы Вити Пчёлкина, Ане был знаком с начала девяносто второго года.
За одним из совместных новогодних вечеров, когда пара наряжала ёлку, Пчёла к Князевой со спины подошёл, обнял и сказал осторожно, словно по тонкому льду ступал, что к ним днём, пока Аня на работе была, заходила мама. Принесла подарки, за которыми несколько часов стояла в очереди. Витя не любил откровенно, когда мать здоровьем не особо крепким рисковала, столько времени проводя на морозе ради какого-то чайного набора, но Пчёлкина от выговоров сына только отмахнулась.
А потом, поставив на комод коробку с сервизом, заметила за зеркальной рамой фотографию девушки, какую не видела раньше.
Анна едва ли не уронила хрупкий стеклянный шар, когда Витя, через плечи девушки перекинув колючую красную мишуру, Князевой сказал тихо, что матери поведал о возлюбленной своей. А Пчёлкина в ответном восторге захлопала в ладоши и пригласила пару на новогодние праздники знакомиться.
Тогда девушке хотелось за голову схватиться; отчего-то спустя полгода отношений Ане тот жест показался крайне опрометчивым. Она до самого третьего января девяносто второго года сопротивлялась, Пчёле говоря, что для встречи с родителями рано ещё, но пятого числа всё-таки предстала перед Ириной Антоновной и Павлом Викторовичем, чувствуя себя девкой на смотринах.
Конечно, всё прошло прекрасно, — Анна другого варианта развития допустить бы не смогла — но в первые часы всё-равно была как на иголках. Она говорила много об учёбе своей, видя, как у мамы Вити глаза блестели в свете низкой люстры, пару фраз на французском сказала, чем у Павла Викторовича вызвала уважительный кивок, и расслабилась чуть-чуть, только когда Пчёла вернулся с Остоженки, откуда привозил забытый подарок. Потом были теплые посиделки, полные военных историй, рассказанных папой Вити, и сытный обед, после которого Аня с матерью возлюбленного своего ушла на кухню, уже за раковиной продолжая Ирине Антоновне рассказывать о её знакомстве с Пчёлкиным.