Уезжали они ближе к десяти вечера, отказываясь от предложения переночевать на Новочерёмушкинской улице. Анна взяла гостинцы, которые ей мама Вити сложила прямо в руки, и, уходя, много-много раз попрощалась. Спустилась чуть по лестнице; лёгкие от откровенно неловкого прощания чуть ли не скрутились в узел, когда Пчёлу отец на пороге задержал.
Князева помнила, как стояла на пролёт ниже и увидела оттуда, как Павел Викторович, закрывая дверь, сыну в одобрении явном показал большой палец.
Тогда дышать захотелось глубже.
С того момента мама Вити частенько Анне звонила на выходных. Спрашивала, как у девушки на работе дела, не тяжело ли ей с бытом, Пчёлкина постоянно помощь свою предлагала и чуть ли не каждую субботу звала в гости. Ближе к лету девяносто второго года Князева привыкла, перестала дёргаться от голоса Ирины Антоновны в трубке, но, сидя в частном роддоме в Коньково, у неё, прямо как в первые недели знакомства, язык отсох, стоило услышать по ту сторону провода маму Вити.
Нельзя было сказать, что Аня злилась её звонку. Просто в тот миг явно не с ней хотела разговаривать. Да и догадывалась Князева, что Ирина Антоновна у неё спросить могла, и предположения собственные Ане совсем не нравились. Вот прям совсем.
Девушка незаметно для самой себя перевела дыхание и улыбнулась так, что, вероятно, натянутостью своей улыбки напугала бы любого. На выдохе Анна в явном лукавстве протянула почти радостно:
— Ирина Антоновна, добрый вечер! Как хорошо, что вы позвонили!..
— Всё пыталась дозвониться до тебя, а линия занята была, — жалобно проговорила с другого конца провода мама Пчёлкина, и у Ани снова рухнуло сердце. Она почувствовала, будто ей кто-то уголки губ силой опустил, и приподнялась на месте, разглядывая спину медсестры за стойкой регистратуры.
Так ей, значит, звонили?..
— Это не у меня было занято, — уверила всё-таки Князева, стараясь всё так же высоко-радостно говорить. — Это линии были перегружены…
— Ой, милая, да что же такое-то творится!.. — перебила её тяжелым вздохом Ирина Антоновна. Такие горечь, отчаяние скользили в голосе матери Вити, что у Анны самой что-то из жизненно важных органов в комок под рёбрами сжалось.
— Чего же им всё неймётся, скажи вот? Ведь весь Дом Советов разбомбили, весь, все верхние этажи обгорели, чёрные стали! А крови пролилось невинной, Батюшки!.. — она чуть ли не со всхлипом перевела дыхание.
Князева стала чувствовать себя беспомощной.
— Сколько погибло, Господи… Сколько не упокоённых будет!..
— Ирина Антоновна, не плачьте, пожалуйста, — проговорила Аня спешно. Самой стало противно от слабости своего аргумента. Ни то от больно религиозных восклицаний мамы Пчёлкина, ни то от дрожи в голосе с другого конца провода, но волосы на затылке приподнялись, отчего руки атаковали мурашки неприятные.
А Князева продолжила стелить мягко-мягко, самой себе этими популистскими высказываниями напоминая современных политиков:
— Ваши слёзы, как бы то печально не было, ничем не помогут, время вспять не обернут. Берегите здоровье и нервы свои, это сейчас самое главное.
— Мне Паша то же самое говорит…
— Послушайте Павла Викторовича! — чуть смеясь, точно надеясь выдавить из матери Пчёлы капельку веселья, сказала Князева и пригладила пряди, заправляя их за уши. — Он сам как?
— Да как… — протянула она таким тоном, что Аня увидела, как Ирина Антоновна или плечами пожала, или рукой в сторону гостиной, где муж сидел обычно, махнула. — Злится, что по всем каналам одна и та же трансляция была. А ему всё матч Динамо со СКА подавай…
Тогда Анна рассмеялась, но уже совершенно искренне. За эту непробиваемость она отца Вити уважала, в глубине души даже завидовала, мечтая тоже такое спокойствие в себе воспитать. Ведь даже в миг, когда в стране творился полный беспредел, Павла Викторовича волновала только отмененная хоккейная игра.
Такому, правда, оставалось только учиться.
— Анечка, милая, скажи мне, — проговорила Ирина Антоновна, за один раз голосом, тон которого обратно подскочил в напряжении, прекращая смех Князевой. — Ты в порядке сама? Надеюсь, ты дома? Двери все заперла, к окнам не подходишь?
Воздух в лёгких будто схлопнулся. Князева замялась на секунду, думая, стоило ли мать Вити посвящать в подробности её местонахождения и причину, по которым Анна поздним вечером сидела в пустом родильном доме на окраине столицы. Потом пальцем провела по капроновым колготкам, проверяя, не поставила ли нигде случайную затяжку.
Ирина Антоновна, вероятно, всё равно узнает — рано или поздно — о произошедшем. Всё-таки, она в курсе беременности Ольги была, да и радовалась чуть ли не сильнее тёти Тани, которой даже сердце прихватило от вести, что осенью та станет бабушкой.
Но Белова рожала уже почти двенадцать часов. Если воды отошли утром, а ребёнок так и не появился на свет, то… всё могло проходить очень тяжело — как для матери, так и для её дитя.
«И надо ли такое — тем более, сейчас — слышать Ирине Антоновне? С её-то любовью за других переживать?»
Князева всё-таки прикусила язык, отгоняя свои переживания и мысли, насчёт которых её не спрашивали, и прощебетала певчим соловьём:
— Со мной всё хорошо, Ирина Антоновна. Я сразу, как узнала, домой с работы побежала.
Кто-то поблизости выразительно усмехнулся с её примитивного вранья — Анна уверена в том была. Даже голову вскинула, оглядываясь.
Но за спиной никто не стоял. Даже медсестра, девушке не понравившаяся своей наивной простотой, кажется, разговор Князевой не подслушивала. Вряд ли бы смеялась.
«Может, сама над собой смеюсь? Просто не замечаю..»
— Ой, милая, как я рада!.. — на выдохе воскликнула Пчёлкина. — Правильно сделала, что домой поехала! У тебя театр, вроде, возле Петровского парка. Там, конечно, спокойнее, чем на Остоженке, но, всё-таки, у себя хоть сердцу хорошо! Молодец, что поехала…
— Да, — откровенно глупо поддакнула Анна, не зная, что ещё матери Вити сказать. Затихла, думая только, чтобы Ирина Антоновна не задала вопроса, на который вранья бы придумать не смогла, даже если б очень того захотела.
Оставалось надеяться, что Пчёла матери раньше позвонил. Если у него, безусловно, появилась такая возможность.
У девушки пустой пищевод скрутился почти что в узел от мысли, что Витя не звонил. Что у него не было попыток связаться ни с Ириной Антоновной, ни с Аней, ни с кем-либо вообще.
«В порядке он», — кинула себе Князева с такой твердостью, словно тоном собственных мыслей думала прогнать дурные мысли, словно от её уверенности действительно зависел исход всех событий.
Как фаталистично глупо.
«Не знаешь, что ли, Пчёлкина? Он всегда выходит сухим из воды. Пора бы уже привыкнуть»
— Анечка!.. — проговорила Ирина Антоновна, и сразу по интонации её Аня поняла, что мама Пчёлы спросит. Она сдержалась, чтобы не сбросить вызов, потом не вешать на уши лапшу, приговаривая, что у них «связь оборвалась».
— А Витя-то с тобой? Вы вместе в квартире сидите?
— Нет, — честно сказала Князева.
Пчёлкина ахнула так, что, вероятно, осела на пол.
Аня же ногти пустила в шею себе, понимая, что враньём бы только скорее себе могилу вырыла. Ведь поняла быстро — если бы сказала матери Вити «да», то она бы попросила трубку сыну передать.
Тогда бы точно пришлось скинуть, но, вероятно, Ирина Антоновна ложь раскусила бы быстро. И только б сильнее стенать стала в неведении, где сын её.
Анна чувствовала, что каждым своим словом и шагом себя в угол загоняла. А потом Князева прикрыла глаза, себе приказывая думать активно, быстро, сочинить что-нибудь срочно, и пояснила всё-таки: