Ведь Пчёла явно не по своей воле на связь не выходит больше двенадцати часов. Значит, не может. Не дают.
Князева уверила в это так сильно, как, вероятно, далеко не каждый прихожанин мог уверить в высшие силы на уровне Богов, ангелов и демонов, вершащих чужие судьбы.
Температура, упавшая до отметки десяти градусов со знаком «плюс», перестала казаться такой холодной.
— Ну, вот ты где! Сколько можно тебя искать!.. — раздалось вдруг из-за двери родильного дома. Княжна, успев перевести дыхание и мысли, снующие туда-сюда, чуть успокоить, обернулась.
Дверь раскрылась так, что Аня попятилась сильно назад, дабы не получить по лицу увесистый удар наотмашь. Дыхание чуть спёрло от скрипа петель, какие она отчего-то сравнила с лязгом точенного ножа.
На пороге появилась мама.
Первым порывом было кинуться ей на шею, прямо как в детстве, да так крепко обнять, чтобы все переживания остались за кольцом рук, гладящих её так, что можно было бы укрыть от нападок всего мира. Но Анна посмотрела на усталое, а оттого и недовольное лицо мамы.
Екатерина Андреевна роды принимала больше десяти часов, да и не у абы-кого. Мама, будучи главным врачом-акушером, должна была держать всё, в первую очередь, себя, под контролем, но всё-равно за супругу своего племянника изнервничалась вся. Ведь не могла иначе.
Тогда Князева сдержалась и, посмотрев на маму, позволила себе только взять её под локоть.
— Привет, мам.
— Ну, здравствуй, милая. Ты где бродишь-то? — спросила тётя Катя с привычной простоватостью. Аня дёрнула щекой в странной смеси горечи и спокойствия, думала уже ответить, но мама раньше того взмахнула руками и возмутилась: — Ещё и раздетая!
— Вите звонила, — ответила всё-таки Князева и, отпустив её, снова нахохлилась снегирём. Откровенно душой покривив, добавила выразительное: — Точнее, пыталась.
— Не взял?
— Телефон не у него, — с уверенностью ответила Аня и на маму посмотрела так, что Берматова не посмела спорить. Но только, наверно, потому, что с дочерью согласна была.
Она кивнула, наконец стянула с себя медицинскую шапочку, и сказала, ухая на выдохах:
— Конечно, не у него. Ещё бы им в обезьяннике телефоны оставляли, п-хах!..
— Ты что-то знаешь? — спросила девушка подскочившим тоном, за который в следующую же секунду себя отругала. Мама в ответ только посмотрела, вскинув сильно брови и моргнув выразительно глазами.
— Да было бы, чего не знать! Можно подумать, не могли выслать на них какой-нибудь наряд спецназначения, — Берматова на перила рядом с дочерью облокотилась, тише заговорила, словно боялась, что их в реалиях новой России, где у стен были глаза и уши, подслушать кто-то мог:
— Менты, Аньк, всё-таки, тоже понимают, что при таком хаосе у бандитов руки развязаны… Чтобы больше жертв не было, на некоторых облаву устроили. И наших, видимо, загребли… Да что мне, вправду, тебя учить, что ли? — встрепенулась вдруг мама и на Анну посмотрела, с выразительной усмешкой прохохотав:
— Кто из нас, в конце концов, с рэкетиром третий год под ручку ходит?
Если бы с Князевой мама так о другом человеке говорила, то Аня подумала, что она отношений дочери не одобряла. Что зубами скрипела, когда Пчёла на Введенского Князеву привозил, что глаза закатывала, видя руку дочери на локте у Вити. Но девушка на акушерку посмотрела внимательно, и по улыбке хитро-уставшей поняла, успокаиваясь, что мама юлила.
Как, в принципе, и всегда.
Анна не стала говорить, что у матери были далеко не самые действенные способы поддержки. Вместо того она переступила с ноги на ногу, взглянула на трубку телефона.
Была в словах мамы правда — да и, по всей видимости, не доля, не крупица. Девушка посмотрела на Берматову, утёршую со лба капли остывающего пота, и понадеялась, чтобы так и было всё на самом деле. Чтобы Пчёла, Саша и Фил с Космосом сидели где-нибудь в Лефортовском следственном изоляторе, пережидая всю бучу за стенами общей камеры с другими бандитами.
Отчего-то эта перспектива не казалась Анне такой печальной, какой мерещилась полная неизвестность.
Князева вдруг посмотрела на маму так, словно увидела впервые, и тогда что-то в горле у неё щелкнуло с серьёзным запозданием.
«Роды у Оли ведь мама принимала!..»
— Мам, — позвала Анна голосом, дрогнувшим от переживаний, пластом рухнувших на плечи. Берматова снова вскинула подбородок, на дочь посмотрела с вопросом явным, когда в узком зрачке увидела какую-то мысль, какую, вероятно, сама могла прочесть.
Князева тогда, дав себе секунд пять, чтобы вопрос правильно сформулировать, прошептала:
— С Олей что?
— Наконец-то, опомнилась, — всплеснула руками тётя Катя, едва ли не плюясь в ни то смехе, ни то возмущении. — Я-то думала, ты и не спросишь!
— Мама?..
— «Что с Олей, что с Олей?»… Иван Александрович у неё родился, вот что с Олей, Анька! — воскликнула мама, со вскинутыми ладонями к дочери подошла, словно приглашая в объятья свои.
На мгновение Князева даже смысл любых слов забыла, на акушерку посмотрела во все глаза, по лицу пытаясь произошедшее осознать и понять. А потом вернулся слух в сопровождении дыхания и рационального мышления, но и то ушло быстро на второй план, стоило Анне повторить заново слова, сказанные мамой.
Иван Александрович родился… Сашка отцом стал. А она — троюродной тётушкой для маленького человечка, своим появлением сделавший день двадцать девятого сентября не таким плохим, каким он казался с самого утра.
Голос стал сырым, когда Князева ахнула в радостном смехе и взялась руками за ладони мамы.
— Родила!..
— Два шестьсот пятьдесят! Рост сорок один сантиметр! Для тридцать шестой недели — богатырь! — воскликнула мама и вдруг дочь обняла. Она покачала её в руках так, словно Анна на свет сама недавно появилась, но быстро вздрогнула и прошипела:
— Ну, Анька, вот почему пальто не носишь? Хочешь дома с температурой валяться, Витьку соплями своими заражать?..
— Крепыш какой! — проговорила девушка, не слыша маминых нравоучений. Она вообще больше не слышала толком ничего, вдруг поняв, как легко стало дышать после решения, как минимум, одной её проблемы.
Уткнулась лицом в стерильную рубашку, уже не так сильно мерзнув в объятьях мамы. Глубоко вздохнула.
Но глоток кислорода стал в горле комом, когда кто-то пробежал вдоль полутораметрового забора родильного дома с холодящим душу воплем:
— Спасите, убивают!!!
Анна развернулась к дороге, соединяющий центр акушерства и многоквартирный дом, но не увидела ни лица бегущего, ни фигуры его за кованной решеткой. Да совсем юнец, видимо, дёру давал, если даже верхушки его головы за забором видно не было!..
Сердце, превращаясь в лёд, едва ли не рухнуло из груди, когда она в тишине услышала частые тяжелые, весом, вероятно, в несколько тон, вздохи неподалёку, вдогонку которым раздался снова ор, разрывающий душу в клочья:
— Силовики!!! Прячься все!!!
А потом из-за угла родильного дома с главной дороги метнулся свет от фар чьего-то автомобиля.
Князева будто окаменела, сложив быстро два и два. Она, наверно, так и осталась бы на ступенях стоять, даже не пытаясь спрятаться от риска поймать пулю, если бы мать не дёрнула ту за локоть, затаскивая Аню в приёмную роддома.
— Пошли! Чего ждёшь? — шикнула мать и захлопнула дверь. Дочь оглянулась, не поняв, отчего медлительной стала вдруг, и в злобе на саму себя вздохнула громко.
Мама осторожно, чтоб лишний раз не засветиться в окнах коридора, почти вплотную к стене продвигалась.
А Князева, все ещё отчего-то неподвижная, так и осталась у порога. Дверь закрылась слишком громко, разбудила дремлющую медсестру; Аня же прислушалась к скрипу шин за порогом, стараясь даже не дышать. Шорох резиновых покрышек по гравию асфальта стих, почти не слышась за отчаянным криком подростка, какой всё бежал, зовя на помощь, вместе с тем всех по домам разгоняя…