Прошло, наверно, несколько минут, полных молчания и поглаживаний по золотистым волосам Филатовой. Тома продолжала держать голову на плече Князевой, когда девушка, случайно запутавшись одним из звеньев браслета в волосах подруги, спросила:
— Мама тебя встретила?
— Да. Она у Ольги была, сына ей несла на кормление.
— Так ты видела Ваню? — едва ли не ахнула Анна, чем вынудила медсестру за регистратурой выпрямиться и посмотреть недобрым взглядом на пару на диване. Сердце совершило тройной флип в груди, отчего пересохло в горле, когда Князева взялась за руки Томы и спросила: — И какой он?
— Хорошенький, как и все дети, — улыбнулась Тома нежно, словно не о чужом ребёнке говорила. — Пухленький, щёчки розовые. Глаза огромные!.. Голубенькие. Не плакал даже, всё «агу-агу».
От описаний Филатовой у Анны у самой сердце защемило в какой-то светлой тоске. Всё-таки, вероятно, стоило это закутанное в пелёнки чудо того, что Ольга перенесла; теперь сын её, вероятно, отдушиной станет, и за него цепляться будет, даже когда Белого долго рядом не будет по «работе».
Целлофан букета царапнул колготки, едва не ставя затяжку. И тогда Князева поняла, что что-то не сходилось.
— А ты чего с мамой не пошла к Ольге?..
В ответ Тома лишь пожала плечами, демонстрируя тыльные стороны ладоней в жесте самой искренней невинности, и оторвалась, наконец, от Анны. А у Князевой от странной, неосознанной догадки возле шеи точно затянулась лоза ядовитого плюща.
Пальцы дрогнули, выворачиваясь в обратные стороны, когда Филатова сказала:
— Велела тебя дождаться.
Анна отчего-то не поверила. Не стала бы мама Тамару в приёмной держать только потому, что Князева по Беляево бегала, покупая продукты для Оли. Не сходится, пустила бы Филатову точно, хотя бы для того, чтоб поздороваться!..
Вдруг с лестницы, появляющейся из коридора слева, раздался звук шаркающих кроксов. Князева встрепенулась, словно на электрическом стуле сидела, и обернулась на бегом спускающуюся маму, которая, подобно курице-наседке, держала кулаки возле плеч, отводя локти в стороны.
— Приехали! Увидела их с окна на втором!.. — проговорила она громче, чем следовало говорить. Медсестра в приёмной оглянулась почти злобно, но стихла, увидев главного врача.
И Анна, пользуясь карт-бланшем на шум, подскочила на ноги, кинулась к окну так, словно от скорости её движений зависело всё в этом мире.
Она увидела два хорошо знакомых автомобиля — Линкольн Макса Карельского и обновленную прошлой зимой машину Космоса Холмогорова. Телохранитель Белова остался снаружи, куря.
Князева, чуть не рухнув на пол из-за слишком напряженных ног, подрагивающих в икрах, вцепилась в косяк и к стеклу прижалась так, чтобы посмотреть на двери роддома. Внутрь заходил сам Космос и мужчина, которого Анна не знала.
В тот же момент из глубины коридора раздалась череда шагов, периодичностью своей напоминающую автоматную дробь.
У Томы губы растянулись в мягкой улыбке. Она медленно, почти царственно поднялась с дивана.
Аня хотела к ней подойти, чтобы за локоть взяться, — ни то Филатову на ногах удержать, ни то самой сохранить равновесие — но каблуки ботинок стали единым целым с плиткой, какой был выложен пол.
Прошла декада секунд, прежде чем Князева увидела Белова, возглавляющего колонну. Он в вещах, какие даже при его связях нельзя было в России найти, прошел мимо Анны с улыбкой, какую девушка знала хорошо.
Если Саша Белый улыбается так, что клыки его видно, то настроение у него просто отменное.
— Анька!.. — позвал он, но раньше, чем закончил, к двоюродной сестре подошел, увидел тётку свою. Саня махнул ей рукой, чего Анна за мутной пеленой, вдруг застившей глаза, увидела плохо, и Берматовой радостно проорал: — У меня сын родился!!!
Князева почти рассмеялась, но вдруг увидела, как Валера подошёл к Тамаре. Медленно, почти как принц ступал к принцессе, он взял руку жены в свою и поцеловал таким жестом, что у Филатовой загорелись щеки, а вместе с ними — и глаза.
Тома приняла от него букетик георгин, когда Анна вдруг поняла, что видела всех бригадиров.
Всех, кроме своего.
Она развернулась так, что шея едва не хрустнула, и увидела в проёме приближающегося к ней Пчёлу.
Мир раскололся.
Витя держал в кулаке сразу три букета: для Ольги, ставшей вчера матерью, для Екатерины Андреевны и своей Княжны. Едва не ледяной коркой покрылись кулаки, когда машина Макса, в которой бригадиры радостно песни горланили и цветы для дам поправляли, остановилась возле Коньково.
Мужчина вышел, чувствуя, как покалывало меж ребёр ни то от радости за Белого, ни то от осознания, что его вынужденная разлука с Анной подошла к концу, секундами их друг от друга отделяя.
Шёл, как в тумане, почти полностью игнорируя указ голосистой мелкой медсестры надеть халат. Перед ним маячили спины Саши и Валеры, но Пчёла перед собой видел лишь лицо Князевой, которое помнил более чем хорошо.
Он знал, она извела себя ужасно, и оттого крепко под нос ругался. Сжимал стебли цветов так, что те чуть ли не ломались. Дышать было непросто, а ноги все быстрее его несли к приёмной, в которой Витя уже заприметил дожидавшуюся их Тамару.
А потом — пять секунд. И вот она, перед ним. Выглядела собранно, но сразу, как увидела, глаза стали стеклянными, и Анна, не помня неизменного правила всегда держать лицо, подбежала к Пчёле.
Она налетела на него, как чёртово торнадо. Аня обхватила мужчину своего так, что под ребрами сжался тугой обруч. Грудь саднило ни то от резкого столкновения, ни то от больно сокращающегося нутра; Виктор на ногах чуть устоял, попятился назад, когда Князева спрятала лицо в складках его рубашки.
Он замер меньше, чем на миг, а потом, чувствуя биение сердца Ани, вжал пальцы в её плечи, спину, прижимая к себе ближе. Хорошо знакомое тело, каждый сантиметр которого Пчёла множество раз оцеловывал, оглаживал, сжалось от объятья, и Вите вдруг душу взорвала эта несдержанность Князевой.
Она правда его ждала.
Над ухом девушки раздался выдох с запахом никотина; теплотой дыхания Пчёлкин пустил по телу один табун мурашек за другим. Анна крепче прижалась головой к ключицам мужчины своего и вдруг почувствовала, как намокли глаза в слёзах успокоения.
— Ну, что ты, Анюта, — прошелестел Пчёла, свободной от цветов рукой зарылся в собранные волосы девушки. На миг Князевой показалось, что она голоса его не узнала, хотя и не видела всего-лишь сутки.
И омерзительная петля сдавила горло в чувстве удушения, какое, к удивлению, приносило лишь облегчение.
Каменная глыба, что последние двадцать четыре часа висела над Анной не видимым, но ощутимым грузом, в крошку разбилась под её ногами. Она вздохнула почти полной грудью, когда Витя наклонился и губами оставил след на макушке возлюбленной.
— Всё же хорошо со мной. И ты в порядке у меня, девочка моя… Очень сильно напугалась?
— Не знаю, — ответила Анна совершенно искренне, но голоса своего не узнала, вот каким надломленным он оказался. Но Князева действительно не знала, была ли напугана? Относительно чего? Расстрела Дома Советов? Или пропажи его? Она только крепче обняла, хотя и думала, что у неё сил на то не хватит, и призналась: — Просто… навалилось всё.
— Я понимаю, — убедил Витя, говоря искренне.
Наверно, они все охренели знатно, когда в «Курс-Инвест» нагрянули силовики, сгрузившие их всех в Бутырку, и поняли, что сидеть в изоляторе будут вплоть до следующего утра — и то, в лучшем случае. Без связи, радио и малейшего понимая, что за стенами камер происходило.
Белый всё про Ольгу говорил, на себя сетовал, повторяя, что муж плохой, на нарах сидит, пока жена рожает. Пчёла на пару с Филом и Фариком активно от Сани эти мысли отгонял, но сам понимал, что телефон, изъятый у него каким-то сопливым ментом, пиликал от звонков Анны. И сердце рвалось, тихо по швам треща, ровнехонько под самобичевания Белого.