— Вы никогда не появляетесь на пьесах, — и, поняв вдруг с ужасом, что это был единственный её аргумент, принялась говорить-говорить-говорить. Всё, что только в голову приходило, чтобы только не молчать, не вернуть Вагнеру инициативу:
— Вы даёте деньги на развитие театра, но, признаться, создаётся видимость, что вы этим занимаетесь только для того, чтобы… «отвязаться», сделать бухгалтерию чистой. А на самом деле «теневая» сторона «Софитов» приносит вам куда больше… удовольствия.
— Потому, что на «теневой» стороне «Софитов» у меня — одна из главных ролей? — вдруг подхватил Вагнер, обрывая Анну. Хмыкнул, кивнул, снова сделал улыбку Саши Белого: — Да, в чём-то вы правы; изначально театр создавался в качестве прикрытия одного из основных теневых каналов северо-западных районов Москвы.
Анна не удержалась и дёрнула уголком губ в усмешке; подумаешь тоже, Америку открыл!..
Кристиан стряхнул пепел и вопреки её стараниям снова вернул себе роль всезнающего рассказчика:
— Но в милиции, как бы я её не любил, в последнее время работают не совсем дураки. И явно бы районы управления внутренних дел заинтересовались театром, в котором не идут постановки. Пришлось создавать, имидж, прикидываться, что «Софиты» — не более чем принадлежащий частнику театр.
— И они поверили?
— Первые полгода кошмарили проверками, — признался, дёрнув щекой, Вагнер. — А потом успокоились; бухгалтерия у меня всегда была чистой, спектакли шли, даже исправно набирали три четверти зрителей от общего зала. Иными словами, нет повода для подозрений и облав. Но и, признаться, к тому времени я прикипел к сотворённому детищу. К девяностому году в «Софитах» появились толковые люди, любящее своё дело — такие, как Сухорукова. Тогда театр и заиграл красками. В особенности, для меня.
Герр говорил всё так же мягко, но потом взор вдруг поднял, на Анну смотря с совершенными льдами в зрачках. И тогда девушку озноб прошил от холода металлической тени, мелькнувшей во взгляде Кристиана:
— Потому, Анна, не стоит думать, что «Софиты» для меня — лишь дойная корова.
Следовало бы, вероятно, склонить голову, подобно провинившейся крепостной крестьянке, и залепетать извинения многочисленные. Только подобное проявление диалога Князева считала унизительным и для себя, и для герра; его бы явно утомил поток бескрайних «простите», «я была не права», «вы совершенно не такой»…
Аня встретила взор Вагнера и пошла почти что ва-банк:
— Я думала, что вам тоже будет интересно узнать, какое первое впечатление вы на меня произвели, герр Вагнер.
Кристиан посмотрел на девушку, словно ослышался, но моргнул глазами — помощница Сухоруковой смотрела так же прямо, так же сдержанно. Она словами крайне умело вернула ему собственную отравленную стрелу.
И тогда он усмехнулся. Почти что с гордостью.
— Вы знаете, почему я пригласил вас? — спросил Вагнер, резко сменяя тему разговора.
Анна тому, хоть и удивилась, но следующий выдох сделала с лёгкостью; видимо, «прелюдия» кончились, и теперь Кристиан, наигравшись с Князевой, перешёл к делу.
— Не знаю.
— Сухорукова мертва.
Девушка вскинула голову, подобно животному, услышавшему в осеннем пустом лесу выстрел ружья браконьера. Она взглянула на герра, ожидая, — хотя, не ожидая, а мечтая, — что он с её реакции рассмеется, признается в несмешной шутке. Только вот генеральный директор смотрел всё так же прямо и спокойно.
Словно сказал совершенно о чужом человеке, словно каждый день говорил такие утверждения.
— Как «мертва»? — уточнила Анна совсем глупую вещь, на которую сразу же обозлилась; мертва — значит, мертва, и всё тут. Но голос стал сухим в предательстве, какого Князева от себя не ожидала, и, откашлявшись в себя, проговорила:
— Виктория Дмитриевна хорошо себя чувствовала, когда я видела её в последний раз…
— Виктория Дмитриевна действительно была здорова, — согласно кивнул Вагнер. — Но, Анна, скажите. Когда вы видели Сухорукову в последний раз?
Она задумалась лишь на секунду. Догадка щёлкнула тихим хлопком в спинном мозге, когда Князева отчеканила:
— Двадцать девятого сентября. В день разгона Дома Советов.
— Верно, — с теми же интонациями повторил Кристиан и внимательнее посмотрел на Анну, дожидаясь, видимо, того, чтобы она сама сопоставила два простых факта. Князева это сделала. Быстро поняла, к чему подводил её генеральный директор, и в странной, не до конца осознанной скорби перехватило дыхание до неприятной рези в глазах.
Герр распрямился и пояснил всё-таки, чтобы точно избежать недопонимания:
— Вы знали Сухорукову хорошо — не исключено, что лучше меня — и, уверен, были в курсе её активной политической позиции. Виктория была ярой капиталисткой, — он хмыкнул, позволяя себе остроту: — Уверен, пока все в период распада Союза хватались за головы, она на радостях размахивала флагом Соединенных Штатов.
Он взглянул на лицо Анны и затих ненадолго. Взял под локоть и усадил на стул. Князева кивнула ему в отдалении, и в таких же эмоциях снова на себя ругнулась за то, что лица не смогла удержать. По всей видимости, она побелела смертельно, раз Вагнер усомнился в её способности стоять твёрдо на ногах.
Девушка ощутила, какими нечувствительными стали подушечки пальцев.
Вагнер вернулся за свой стол, на дорогой стул не садясь:
— Вчера, ближе к полуночи мне позвонила дочь Сухоруковой. Сказала, что нашего режиссёра насмерть задавили в толпе зевак и бунтующих. По всей видимости, пока другие москвичи посбегали с рабочих мест домой, чтобы прилипнуть к экранам телевизоров, Виктория Дмитриевна понеслась к Дому Советов, чтоб вживую увидеть падение последнего оплота коммунистов.
— И там её не стало, — закончила за него Князева всё тем же голосом, какой стал чужим для самой девушки.
Вагнер кивнул так сдержанно, что Анна на миг восхитилась самоконтролю мужчины, какой ей нужно было воспитывать в себе годами. Не смогла понять, был ли гендиректор опечален смертью режиссера, и тогда в горле встал ком размером с брекчию.
— Теперь вы понимаете, для чего я встретился с вами?
Она понимала. Ведь была главной помощницей режиссёра, от которой теперь в стенах «Софитов» остались только мелочи по типу случайно оставленных заколок, чашек и чехла из-под очков.
На плечи к Князевой перешёл груз дел Сухоруковой.
Вагнер, стоящий к Анне вполоборота, ответа не услышал и потому заговорил голосом почти механическим:
— До новой постановки остаётся почти ровно две недели. Четырнадцатого октября на сцену должны выйти актеры, знающие каждую реплику на зубок. Должно быть идеальное музыкальное сопровождение, подшитые постиранные костюмы. И вы, Анна, должны представить мне, другим гостям безукоризненную постановку.
Она слушала внимательно, чуть ли не кожей ощущая, как с каждым прилагательным, на который герр Кристиан делал особый упор, её било, будто в мелком ознобе — смесь страха и… удовольствия.
Анна поднялась на ноги, всем видом показывая, что этой новостью Князеву было не сломать. Девушка чуть откинула плечи назад.
— Я переживаю за каждую постановку, фрау Князева, но конкретно «Vergeltung»{?}[«Возмездие» – с нем. ] — пьеса, от которой жду особого триумфа. Её написал далеко не чужой мне человек; мы с Карлой учились вместе в Лейпциге во времена, когда Германия была ещё разделена… Потому, Анна.
Он снова позвал её по полному имени, подошёл ближе. Указательным пальцем чуть покачал перед лицом, но не в угрозе, и произнёс:
— На вас — огромная ответственность.
Князева посмотрела на гендиректора, выжидая момента, когда стоило кивнуть, чтобы не показаться трусливой или глупой.
Анна знала суть ответственности: многие её боялись, но только те, кто рисковал брать на себя те или иные обязательства, достигали высот и уважения. И оттого девушка не собиралась даже ныть гендиректору, что боится, что не справится…
«Справлюсь. Я не для того столько лет карабкалась по карьерной лестнице «Софитов», чтоб струхнуть в, вероятно, важнейший момент»