— Бек ещё попляшет за такие слова. Матерью клянусь, Вить. Но сейчас, Пчёла, ты не хуже меня понимаешь, под каким прессом мы находимся. И лучше не рыпаться. Надо думать…
Витя в зеркальном жесте дёрнул уголком губ. Перед ним сидел совершенно не тот Белый, который в девяносто первом году за сеструху реально был готов, как сказал, горой встать. А сейчас — так… внешняя копия.
В больном предвкушении Пчёле перетянуло узлом глотку. Не стал лишних слов говорить, — непросто стало разлепить будто слипшиеся губы — когда он распрямился и вытащил из кармана фото.
— Вот, что Бек ей оставил.
Саня на фото взглянул только после того, как выдержал взор Пчёлы. На миг в горле у Белого стало слишком сухо — гребаная пустыня Гоби — от взгляда Аниного ухажёра, но Саша слабости какой-то не признал. Списал всё на только что выкуренную сигарету.
А потом взял в руки снимок.
И Сане показалось тогда, что у него внутри что-то схлопнулось, да так сильно, что взрывной волной выбило стёкла часов на башне Кремля. А самого Белова оглушило; в черепной коробке раздалась высокая нота, напоминающая писк аппарата, поддерживающего жизненное обеспечение, и от писка этого вниз по позвоночнику пробежались мурашки.
Отвратительные. Напоминающие скольжение трупных червей.
Вите стало Белова банально жаль. Догадывался, что Саша чувствовал — что ноги похолодели мертвенно, будто от них кровь отлила, что сердце затрепыхалось, подобно перепуганной птице в клетке, на которую накинули чёрное покрывало.
Ему и самому в районе диафрагмы что-то кончиком ножа чесало в скорби за Джураева; про Саню, с Фархадом прошедшим службу от призыва до дембеля, и говорить было нечего…
Он бы, наверно, предложил Белову стопку за покой Фарика опрокинуть, но первостепенной задачей Пчёлы было не ужраться в тоске. Витя хотел только, чтоб у него на руках оказались похожие снимки Бека и всей его компании шакалов, которая сегодня над Анной глумилась.
И чем раньше – тем лучше.
Когда Белый поднял взгляд на Витю, ему показалось, что какая-то особо чувствительная сердечная мышца потянулась — слишком сильно, вплоть до боли в лёгких. Так ощущался ва-банк, так ощущалось осознание, что поставил на кон многое, что или всё получишь, или всё потеряешь.
Излюбленное его «пан или пропал».
У Саши лицо не дрогнуло в поразительном самоконтроле. Только голос стал ещё холоднее, когда Белов проговорил, будто озвучивая смертный приговор:
— Рассказывай, что ты там уже придумал.
Пчёла в нездоровом, почти эйфорическом азарте потёр руки.
Двумя этажами ниже, в семьдесят второй квартире вздрогнула во сне девушка, в отместку за слёзы которой Витя стал обсуждать с Беловым массовое убийство.
Комментарий к 1993. Глава 7. ❗ Не забывайте оставлять комментарии 🥰 Для автора это – главная, по совместительству сильнейшая мотивация к творчеству ❤️
====== 1993. Глава 8. ======
Комментарий к 1993. Глава 8. ❗
ATTENTION
❗
В главе присутвуют упоминания религии, которые могут задеть верующих людей. Своим творчеством я ни коем образом не хочу оскорбить чьи-то чувства; мой контент несёт исключительно развлекательный характер.
🎶 Настоятельно рекомендую включить на фон песню Скриптонита “Это любовь”, чтоб полностью прочувствовать настроение этой главы ☺️
Желаю приятного прочтения ❣️
Первые дни после «переговоров» с Анной разделили два здоровенных амбала, которых Витя лично представил к ней четвёртого числа.
«Шкафы», Князеву удивившие обилием мышечной массы, стали её охраной, которая отныне была обязана сопровождать Аню всюду. По любым её делам, от работы до прогулок, в любое время дня и ночи; отлучаться ребята могли, когда Князева оказывалась дома, а на горизонте не было и малейшего намёка на опасность.
Но, справедливости ради, мужчин, у которых «позывные» звучали, как Бобр и Ус, Князева видела только в первой половине дня, в «Софитах». С работы Анну исправно забирал Витя, который, несмотря на загруженность, что на лице его оставляла круги под глазами, по первому звонку в район Петровского парка ехал, чтоб девушку встретить.
А Князева исправно дожидалась приезда мужчины, стоя в коридоре возле своего кабинета, у окна. Откровенно, чуть ли не взрывалась от чувства дурной, гнетущей тишины, какую не прерывали ни телохранители, обязующиеся Князеву передать в руки Виктору Павловичу, ни сама Аня.
Она бы соврала, если бы сказала, что восприняла новость о личной охране спокойно. Нет, совершенно напротив; Князевой больших усилий стоило, чтоб в Витину руку не вцепиться мертвой хваткой, когда впервые с Бобром и Усом столкнулась. Аня поняла — если бы ситуация была под контролем, то охраны бы не появилось.
А если ещё и Пчёла так быстро людей нашел, такие суровые условия им поставил, то… по грани ходят. Все вместе на краю балансируют.
Но Анна сдержала какие-либо свои возмущения, страхи и обиды за зубами. Ссориться, отказываться от телохранителей было глупо — ведь Бек взаправду ещё мог прийти, невесть чего потребовать, и люди, способные дать Князевой хоть какое-то подобие защиты, были бы очень кстати.
Да и видела она, в конце концов, как у Вити, пока он девушку с Усовым и Бобровицким «знакомил», кадык вверх-вниз ходил от частых глотков.
У людей, у которых под контролем всё, так сильно в горле не сохло.
Потому скандалы были ни к чему. Хотя какая-то часть Князевой, все ещё дёргающаяся от суровых установок Бека, от которых затыкала уши, и хотела топнуть ногой.
Девушка это желание удушить пыталась, задавить, утопить.
Аня заместо протянутой к амбалам руки ограничилась кивком, когда Пчёлкин сказал, что уже ехать пора — послушно села в машину к Пчёле. Пока BMW Вити заводился, она за лицо мужчину обняла и поцеловала.
Чуть-чуть, совсем невесомо коснулась губами, чтоб помадой щёки Пчёле не измазать, и проговорила тихо-тихо, что загадкой осталось, как саму себя смогла услышать:
— Спасибо тебе.
Пчёлкину тогда глубже дышать захотелось.
В попытке убежать от суровых реалий Витиного дела, по касательной задевшей, утянувшей в водоворот и её, Князева старательно погрузилась в «Возмездие», всячески отгоняя воспоминания о «разговоре» в кабинете. К собственному счастью, что в то же время сильно походило на изумление, обязанности, до октября девяносто третьего года лежащие на плечах Сухоруковой, Анну затянули серьёзно.
Она на репетициях прогоняла множество раз первый– и единственный – акт, до тех пор труппу на сцене держала, пока у всех — даже членов массовки — слова от зубов не отскакивали. После репетиций шла по гримёрам, костюмерам, «звукарям» и переводчикам, проверяя идеальность работы людей, остающихся за занавесом сцены, но своими действиями колоссально влияющих на саму постановку.
К Ане привыкали. Сценаристы, правящие текста для актёров, уже не округляли глаза, когда Князева заходила к ним в офис, прячущийся на нулевом этаже «Софитов»; в какой-то момент труппа в самом начале репетиций начала здороваться чуть ли не хором, называя по имени-отчеству.
И всё это — должное уважение, взаимная отдача от других сотрудников театра, довольствие результатом, строящимся с нуля — Анну затянуло так, что Ус иногда деликатно напоминал Князевой о позднем времени и машине Виктора Павловича, ждущего девушку уже добрых двадцать минут у главного входа.
К девятому октября Князева про разговор с серьёзным наркобароном вспоминала три раза в сутки: утром, по пробуждению, в середине дня, когда заходила в кабинет почившей Сухоруковой, и ночью, перед тем, как опуститься в кровать. И Анна была этим… относительно довольна.
Потому, что всё могло быть намного хуже.
Пчёла же об установках Бека не забывал. Он держал их в голове, себе напоминая, что не может, права не имеет дело на тормоза скинуть после смерти Фарика и истерики девчонки, для которой проявлением слабости был даже случайный шмыг. Витя стал раньше открывать глаза по утрам, не в состоянии спать больше пяти часов, и продумывал в тишине спальни, кого, когда и как убить, чтоб максимально быстро всех шакалов Бека устранить.