— Стараюсь соответствовать княжеской персоне.
Она хохотнула коротко, заткнула болтающийся край платка в небольшую петлю.
— Подарок собран ведь?
— Со вчерашнего дня в багажнике лежит, — кивнул ей Витя, распрямился. Посмотрел в зеркало, гладь которого помнила их с Княжной с девяносто первого, каждый их такой совместный взгляд, каждую мысль на двоих. Анна поправила платок.
Наконец он лёг, покрывая голову, так, как ей того и хотелось; в меру прикрыто, в меру свободно — чтоб горло не передавило.
Князева собралась застегивать пальто. Она почти наклонилась к пуговице нижней, как вдруг Пчёла к себе развернул.
Руки его теплые, крепкие, за локти взяли Анну, на миг забывшую лицо удержать, удивления не успевшую прикрыть.
Витя кончиком пальца по щеке Князеву погладил, которая ему крестьяночку платком этим напоминала, и чуть к лицу наклонился. Аня замерла, будто напугалась мысли, что мужчина её поцеловать мог. Скажешь кому — засмеют…
В попытке договориться невесть с кем Пчёлкин произнес негромко:
— Это ненадолго.
— Знаю, — кивнула Анна. Раньше, чем Витя попросил держаться, Князева сказала, слова отчеканив чуть ли не офицерской присягой: — Я не дам повода расстроить никого.
— Всем угодить заколебешься, — вдруг забавно нахмурил нос Пчёлкин. — Ты просто рядом будь, Ань, ладно? С остальным… разберёмся, — спросил, обещание давая, Витя. И она, верная, преданная, кивнула ему, сердце защемило внезапно в остро-режущей боли, и щекой Князева ткнулась в палец Пчёлкина жестом домашнего животного, кота, требующего ласки и дающего её в ответ без обязательств каких-либо, по собственному желанию.
Прошли секунды, прежде чем девушка расслышала в просьбе Витиной какие-то приказывающие нотки. Будто он о вещи говорил добровольно-принудительной, говоря держаться его поблизости. Она коротко, но внимательно на него взглянула, рассматривая волосы, уложенные в аккуратности, и догадалась, что мужчина имел в виду.
Быть рядом не только для того, чтоб пожаловаться Пчёле на совершенно чуждое ей крещение, какое посещать не хотела.
Но и для того, чтоб показать явно, с кем она ходит, кто за Князевой стоит.
«Не думает ли он, что за мной слежка?..» — подумала Анна, и сердце снова защемило, но уже не в любви, а в почти забытом к одиннадцатому числу страхе. Он, разбуженный, но ещё сонный, потянулся, хрустя суставами, коварными щупальцами пополз по трахее, холодом цепляясь за стенки горла.
Князевой стоило больших усилий, чтоб во взгляде мыслей своих не показать.
«Нет, глупость. Бек не объявлялся с самого того раза. Бесполезно ему шпионить» — в какой-то необдуманной лихорадке кинула самой себе Аня. Сделала это словно для галочки, чтоб хоть как-то себя утешить; на то, что разворошенный глупой догадкой мозг выкинул порядка десяти контраргументов на эту позицию, она мыслями заткнула уши.
Не сейчас. Правда, глупость иначе! Бек не дёрнется, пока Анна в окружении бригады, у которой суммарный охранный конвой численностью превышал президентскую охрану. Бояться рядом с Пчёлой, Косом с Филом, рядом с Сашкой — для ребят же оскорбление серьёзное, какого Князева не планировала себе позволять даже в самой дурной ситуации, детали которой в голове отказывались рисоваться.
Потому девушка, чуть ли не силой приказав себе плохие мысли, всяческие замыслы из головы выкинуть, выбить, кивнула Вите своему. Она взяла его за руку, близкую к лицу своему, и, смотря прямо-прямо в глаза, уверила Пчёлкина:
— Буду.
И ответом Князевой была улыбка. Снова мягкая, сладкая, располагающая. Такая, которую спустя не один месяц, даже год, хранишь в памяти, на отдельной «полочке» в черепной коробке. Аня взглядом уткнулась в совершенно очаровательные, почти мальчишеские ямочки на щеках Витиных, и тогда добавила от сердца вещь совсем искреннюю, которую не хотела обдумывать и как-то анализировать:
— И не только на крестинах рядом буду. И завтра, и через месяц, и через два… — рассмеялась смехом беззаботной старшеклассницы, которой не была никогда.
— Ты ещё устать от меня успеешь, Пчёлкин.
На миг Князевой показалось, что «установка» её Витю окунула в мысли какие-то его, до каких Анне додумываться смысла не было; Пчёла на миг от реальности будто отключился. Но эта плёнка задумчивости с глаз Пчёлкина пропала так же быстро, как и появилась. Князева даже удивиться такой реакции Витиной не успела.
Он только расплылся в улыбке, что была теплее и мягче предыдущей чуть ли не в разы, и переплёл крепко пальцы. Фалангами Анна сжала перстень его, когда Витя полушаг к ней сделал, сталкиваясь грудью с телом девушки, и в губы Князевой проговорил:
— Не устать мне от тебя, Анют.
Под рёбрами схлопнулась маленькая петарда. Девушка в ответ посмотрела, не догадываясь даже примерно, насколько сильно искры в зрачках загорелись, вынуждая недовольство на лице блёкнуть, превращая тоску в едва заметную тень, и чмокнула осторожно, чтоб помаду не смазать. Пчёла не растерялся, второй ладонью за талию Князеву придержал, чтоб Анна слишком рано не опустилась на носки, не направилась к двери, на ходу застёгивая пальто.
Позволил себе в мягкости губ, им же самим оцелованных, искусанных уже с тысячу раз, раствориться опять. Как впервые.
Господи, знал бы ты, как хорошо с ней… Как ни с кем другим.
Нутро сжалось, уменьшаясь минимум в полтора раза, на секунды нежнейшего касания. Витя, поцелуя не углубляя, просто стол вот так рядом с ней в близости, от которой у Анны щёки не краснели уже давно.
Часы, совершенно бесстрастные к их любви, в суровости показали десять тридцать одну. Самое время выезжать, если опоздать не хотели. Но вдруг, мать твою, Пчёле захотелось опоздать.
Аня, вероятно, ещё сильнее него не хотела к одиннадцати стоять у подножия Храма Воскрешения Христова, но, как минимум, в одной вещи он от Князевой отличался кардинально. В умении — или, если про него говорить, наоборот, неспособности — делать, что не хотелось. Никак, до скрипа в зубах.
Князева на носки опустилась, каблуками ботильонов ударив по полу. Коротко оглянулась к зеркалу, гладь которого запомнила ещё один их момент, и платок, не тронутый его руками, поправила.
Крестины на миг какой-то перестали казаться Пчёле важным событием, когда она сказала:
— Поехали, Вить.
Он в ответ только вздохнул тихо-тихо, от самого Бога вдох скрывая, пальцем качнул ворот её пальто, немо указал застегнуться и подхватил с небольшой хрустальной вазочки у самого входа ключи от квартиры. Вместе с ними — ещё не початый блок «СаМца». Аня послушно направилась следом, на ходу берясь за пуговицы пальто и хлопая по выключателям в прихожей.
За порог семьдесят второй квартиры Князева вышла не с такой сильной и удручающей тяжестью, какая минут десять назад не давала спокойно дышать.
Крестины, вопреки Аниным указам держаться, не кривить уж слишком сильно лицо, прошли для неё тяжело — с самого того момента, как из машины Витиной вышла, до окончания чтения молитв.
Необоснованно нервными Князевой казались кудахтанья тёти Тани и Елизаветы Андреевны вокруг Ольги, на руках которой кряхтел Ванюша. У него глаза были, как Тома и говорила ей, точь-в-точь Сашины, голубые-голубые, что слиться бы с небом могли.
И каждый долгом своим считал к ничего не понимающему ребёнку подойти, показать ему «козочку» двумя пальцами и напоследок чмокнуть в пухлую щёку.
Это было первой вещью, Анну напрягшей вплоть до чувства затягивающихся в узелки нервов.
Вторым элементом, грозящимся довести Князеву до состояния взрыва, была мама, которая причитала громче сестры своей. С каким-то недовольством Берматова встретила дочь без трёх минут одиннадцать с комментарием:
— Ох, явилась! Я уж думала, забыла! — и до того, как Аня успела хоть моргнуть, к Пчёле обратилась: — Вить, ну, где вы мотались-то, а? Вас только ждём!
— Пробки, Екатерина Андреевна, — пожал плечами он и, в старательности сглаживая острые углы, воскликнул: – Мы с Аней даже Гаврикова на пять минут перекрыли, чтоб домчаться с ветерком!