— Поздравляю, милая! Поздравляю!..
— Спасибо, — запнувшись от глотка воздуха, вставшего поперёк глотки, прошептала Аня, и спрятала за руками лицо. Хотя слёз и не стеснялась в тот миг, — чуть ли не впервые — но Тома, у которой самой глаза были на мокром месте, в понимании протянула ей свой, уже сырой, платок.
— Девочки, спасибо…
— Держи. И не плачь, Анечка. Всё хорошо у вас будет, правда, вот увидишь…
— Будьте счастливы! — возрадовался Валера, сильнее всех тормозящий. В руках он держал коробку с десятком фужеров, под мышкой тряслась бутылка из тёмно-зеленого стекла.
А у Анны вдруг голос пропал, будто от ангины.
Кудри радостно причитающей Томы загородили ей обзор, сеточкой светлого волоса покрывая картину, но Князева точно перед собой видела Витю, на Космоса, трясущегося вокруг них всех с камерой, внимания.
Он только на неё смотрел с улыбкой такой, которой Князева раньше не видела. Не описать такую было никак — слишком много всего она говорила, все слова любви, какие только знала, собой заменяла.
Ане это сердце разрывало в боли сладкой — такой, которой хотелось больше, чтоб совсем под рёбрами места не осталось. Чтоб редкие вздохи можно было смело назвать благодатью.
«Мамочка…»
Аня вырвалась из объятий подруг, не задерживающих ничуть. Руки будущего супруга, которому позволила вопреки всем принципам себя защитить, которого сама оберегать хотела, поймали до того, как девушка два шага успела сделать, и словили, что смогли бы даже с обрыва поймать.
Губы его — искусанные от волнения, по-приятному сухие побежали по лицу. Поцелуями они ловили слёзы, чуть щёки грубоватой кожей царапая. Девушка того не замечала. Только дышала тяжело, слыша, как из-под толстого льда, напускные громкие споры Томы с Ольгой насчёт, кто свидетельницей на свадьбе будет.
Космос, трясущийся с камерой, ей задавал какие-то глупые вопросы:
— Ну, Анька, чего ты рыдаешь? Пчёла, конечно, шалопай, и тебе с ним не особо позавидуешь, но уж что поделаешь!..
— Балбес ты, Космос! — в сердцах буркнула Аня. Щёку спрятала в складках Витиного пальто под смех всех присутствующих и свой собственный.
— А-ну, поберегись!.. — предупреждающе воскликнул Валера, и пробка от шампанского выстрелила куда-то по перилам с характерным звуком. Тамара вскрикнула, хохоча, а Саша стал в руки всем бокалы распихивать, пока алкоголь не залил мостовую под каблуками Аниных ботильонов.
А она, мокрыми глазами на всё смотря, сжала в кулаке рубашку Витину. Он голову наклонил чуть, поцелуем скользя по волосам невесты, и тогда она тихо в искренности, которую далеко не в каждой клятве услышишь, проговорила:
— Я до смерти тебя люблю, слышишь?..
Космос, по всей видимости, и без шампанского хорошо поддатый, рассмеялся беззлобно и проговорил, беря их с Пчёлой в объектив видеокамеры:
— Ну, Анька, обойдёмся без смертей! Ты тут ещё всем нам нужна!.. — и ещё бы точно что-нибудь сказал, если б Оля в намеренной «случайности» не пихнула Холмогорова локтём под рёбра.
У Вити взгляд от услышанного переменился так, как думал, быстро не поменяется никогда, и он вдруг веки сильно-сильно сжал, чуть голову запрокидывая.
И тогда Саша понял, вероятно, окончательно, почти бесповоротно, что отдал сестру двоюродную человеку, любящему её до беспамятства. Пчёлкин — тот самый Пчёла, блин, которого Белов с первого класса знал, который себя старательно барышнями окружал, но два года назад под дулом пустого пистолета обещал Аню от бед оберегать — вдруг правую ладонь девушки схватил, целуя каждый её палец. Каждую фалангу — быстро и трепетно, подобно порханию тонким, почти стеклянным крыльям бабочки.
— Незабудка моя … Маленькая, девочка… — Анна ластилась, как самое маленькое и нежное живое существо, которое шло только в голову, и за это никак нельзя было её наругать. Тогда можно было… — Любовь моя, свет ты, боль, радость…
Фил в руке жене, растрогавшейся до слёз от слов сладких, пихнул бокал, какой принадлежать должен был Ане. Князева пальцы выхватила из ласки Витиной, чтоб по лицу погладить, и Пчёла протянул тогда невесте своей коробочку с кольцом.
Она кивнула, поджимая губы в попытке снова не всхлипнуть. Но в тот вечер — ничуть не жалко и не слабо.
Кольцо подошла вровень. Аня не смотрела на камни, — что до них, какое дело?.. — когда Пчёлкин на безымянный ей кольцо надевал. Всё любимый профиль рассматривала, слыша лишь дыхание мужчины и думая найти в нём что-то новое.
В тот миг, когда Витя мельком проморгался, Валера всё-таки поднял бокал и пробасил так, что, вероятно, услышали рыбы Яузы, постепенно впадающие в анабиоз:
— За Пчёлкиных!
— За Пчёлкиных! — подхватил Белов с барышнями.
Космос запоздал, найдя свой бокал в ладонях у Ольги, которая аж с закрытыми глазами наслаждалась алкоголем, что за счастье подруги, за Витино счастье пила с радостью. Князева к груди Пчёлы тесно-тесно прижалась, когда он у Томки забрал полный фужер, и почти с рук жениха глотнула за себя.
Только вот Саня сплюнул на мостовую и воскликнул так, что будь Аня подчиненной в структуре брата двоюродного, точно бы в обморок упала:
— Ёкарный бабай, Фил, ты чё за шампанское взял?
— А чё с ним? — в напускном удивлении моргнул глазами Валера под звонкий смешок Ольги, явно понявшей, что дальше будет.
Саня легонько по голове Филатову дал и пояснил:
— Горькое, кошмар!
— Горь-ко! Горь-ко! — сразу же воскликнули девушки и Космос, чуть ли не залпом осушивший свой бокал. Ане засмеяться хотелось, но голос пропал, позволив девушке немо расхохотаться под чужими взглядами и объективом карманной камеры. Руки от локтей и ниже задрожали, в пальцах сходясь судорогой, сжимающей ладони Пчёлкина.
«Муж мой… Моя опора. Человек, для которого я — отдушина. Тыл верный…»
Губы коснулись друг друга, сразу поцелуй делая глубоким. Таким, на который способны — поистине — только люди, отдавшие друг другу половинку самих себя…
…Космос зажал динамики, — видимо, на радостях за друга детства — отчего общий счёт их с Витей поцелуя звучал крайне глухо. Но слышимо.
Аня на кухне на Остоженке сидела в рубашке Пчёлы, какую он почти аккуратно положил на спинку стула перед тем, как к невесте своей лечь, поцелуями под майку её залезть, и, вроде, в третий раз пересматривала видео.
Одиннадцать, двенадцать, тринадцать… Счёт поцелуя шел долго, дойдя до хороших двадцати двух — и то прервался потому, что у Князевой ноги заплелись, путаясь, вес тела не удерживая. Ещё и воздух кончился, вопреки физиологии не захотев в лёгкие через нос спускаться.
Аня улыбнулась паре, за которой следила с маленького окошка видеокамеры.
Витя «с плёнки» губы её поцеловал снова, не переживая, что отсчёт кончился уже. Потом спросил, смотря в объектив камеры, которую держал Холмогоров:
— Кос, шафером будешь?
Ответом ему была секундная тишина. А после «оператор» развернул объектив «мыльницы» к себе, снимая окосевшее — явно не от романтики — и довольное лицо:
— Запомните, все, этот момент! Я, Космос Юрьевич Холмогоров, свидетелем у брата на свадьбе буду!!!
— Ну, Кос, хорош, ты в зю-зю уже, — расхохотался Саша и потянулся за камерой. Картинка затряслась, и смех Томы с Олей стал последним звуком, какой можно было услышать с видео.
И тогда экран потух, предлагая снова поставить на произведение запись. Включать её в четвёртый раз Князева не стала, ведь уже точно знала, что ждало в начале.
На первых минутах записи Космос, добавляя в рассказ просторечий и живых фразеологизмов, от которых девушка рот себе затыкала, чтоб в голос не засмеяться, рассказывал о сути сюрприза Пчёлкина — что, так да так, решил Витя в романтики заделаться и Аньке предложение сделать. И не абы где и когда, а на стыке дней её именин и его дня рождения!.. Оля, иногда попадающая в кадр, шепотом говорила, что «Анютик» с Витей друг для друга пара хорошая, что радовалась, мол: «Созрел, мальчик, наконец!». Белов же на всех шикал, прячась с компанией за мостом, на котором Пчёла на колено перед девушкой своей, теперь уже невестой, опустился…