На свадьбе той Анна решила, распивая вино, что никогда этого не поймет.
А теперь, стоя в белом платье в квартире известного криминального элемента, себя мысленно ругала за опрометчивость, что складывала губы в улыбке, направленной кому-то в бесконечность.
«Никогда не говори «никогда», Князева. То есть… Пчёлкина…»
Она опустила голову, разглядывая сложенные перед собою руки.
Кольцо с безымянного пальца Анна сняла прошедшим вторником и передала в руки Космосу, который, будучи шафером, за сохранность обручальных колец отвечал. Но на фаланге всё равно остался след от платиновой полосы, такой, который видела, наверно, одна Аня.
В момент, когда Белова шнуровала корсет платья, Князева на вопросы, которые Ольге всё думала, но не рискнула задать, — ни на свадьбе, ни позже — сама ответить смогла.
Было ли страшно?
Бывшая Князева боялась, что от волнения рука дрожать будет, отчего кольцо на Витин палец сможет надеть только со второго раза. Всё. Остального не боялась — ведь как за каменной стеной с Пчёлкиным, чего бояться ей?.. Анна ведь с «делом» его была знакома, и на собственной шкуре познала, что ни одна фамилия на двоих, ни её отсутствие не было гарантом защищённости.
Она знала. Уже привыкла — почти полностью и целиком.
Сомневалась ли?
Нет. Здесь и добавлять было нечего. Не сомневалась. Если бы сомневалась, то давно бы с Пчёлкиным все связи оборвала, чтоб ни себя, ни его не кормить ложными надеждами. Но сомнения в Вите Князева не знала; он повода не давал сомневаться ни в начале конфетно-букетного периода, ни спустя года, всё время был и опорой, и защитой, и оружием.
Любила ли?
Да. Любила. Сильно. Конечно. Разумеется. Остальные тысячи синонимов в больную от волнения голову не лезли.
Девушка прикрыла глаза, догадываясь, что где-то в параллельной вселенной, расположенной в ином пространственно-временном континууме, над ней смеялась другая Анна Князева — та самая, которая в любви и привязанности видела слабость, какую себе не хотела позволять.
Невеста в ответ над старой своей версией смеялась. И, кажется, с большим запалом, чем могла допустить.
Ольга принялась за причёску её.
Белова не работала — Саша был против, да и сам домой приносил столько средств, чтоб ни он, ни жена, ни маленький их сын могли себе не отказывать ни в чём. Но если Ольга и думала над профессией иногда, качая в люльке Ванечку, то мечтала о месте в оркестре Большого театра, своей синхронной и душещипательной игрой наворачивающим скупые слёзы на глаза ценителей искусства. Анна её тягу к музыке, которой Сурикова думала посвятить жизнь, понимала явно, но, взглянув на себя в зеркало через полчаса, подумала, что Оле стоило подумать над карьерой парикмахера; к Беловой бы точно выстроилась хорошая очередь!
Аня на шпильках белых лодочек, специально купленных под свадебное платье, подошла к зеркалу. Уже прибранная Тамарой спальня проветривалась через открытое окно, но прохладного ветра было недостаточно.
Невесте воздуха не хватало — все вздохи себе забрала девушки из отражения, одновременно и на Анну похожая до невозможности, и с бывшей Князевой не имевшая ничего общего.
Филатова поправила рукава брючного костюма цвета карьерного песка и в удовольствии сотворенным Аниным обликом улыбнулась. Так девушку со спины рассматривала, будто не подругу, а сестру, дочь свою замуж выдавала — вот какое умиление читалось в глазах, на лице Томы. Ольга напоследок брызнула лаком на чёрные волосы, собранные в низкий объемный пучок, и аккуратно, чтоб не разрушить уже готовую композицию, поправила декоративные шпильки-веточки.
А потом Белова почти любовно положила руки на плечи бывшей Князевой и проговорила шепотом:
— Вот и всё…
Сказала, вроде, на ухо, а Аня не услышала. Мысли шумели надвигающимся дождем, о котором Москве до самого апреля стоило забыть. Князева шаг сделала, тайком выдохнула, поняв, что туфли были удобны, на пятки не давили, и себя осмотрела, в одновременном желании и страхе найти в отражении какой-то изъян.
На плечах лежала тяжесть, которую бы не вынесли даже Атланты, но Анне она отчего-то была в радость. Девушка руки перед собой сложила, ладони укладывая на живот, и, подбираясь в груди, бёдрах, губы поджала, чтоб помаду распределить. Флакон духов крышкой ловил на себе блики декабрьского солнца, одним из зайчиков прыгая на дверной косяк.
Когда Екатерина Андреевна в спальню зашла, то поняла, что ослепла. Но не от солнечного луча, так «удачно» отскочившего ей на лицо. От дочери, напоминающую ей ангелочка этим платьем, тонкостью черт лица и хрупкого не столько женского, сколько девчачьего тела. Кусок отрезанного бутерброда, съеденного всухомятку, — если не брать в расчёт мелкую рюмочку коньяка — чуть ли не встал у Берматовой комом в горле.
Всё-таки дожила, выдала дочку замуж!..
Выражение извечной пуленепробиваемости и простоты соскользнуло с лица Аниной мамы — вопреки воле самой тёти Кати. Тамара, так и стоящая с руками, прижатыми к лицу, заметила. Заметила и удачно улыбку свою спрятала за пальцами с обилием золотых колец, подобранных специально к костюму.
Она откашлялась тихо, но в тишине спальни звук тонкого намёка прозвучал очень ясно. Белова поняла и мягко, не подавая вида, провела кончиками пальцев по струящейся ткани рукавов. Поймала взгляд невесты; в том освещении глаза её напоминали лепестки только вылезших из-под толщи снега подснежников.
— Я в ванной подкрашусь.
Не успела Князева глазом моргнуть, чтобы возразить, подвинуться от зеркала, как Ольга подхватила сумочку, по массивности уступающую даже клатчу, и с коробкой любимых туфель поспешила в санузел.
Тома тоже, нарочито удивленно хлопнув себя по узким карманам, ахнула:
— Время уже поджимает!.. Я пойду, Валере позвоню, спрошу, где они.
И раньше, чем Аня снова успела хоть движение головой совершить, Филатова, стуча каблуками тонких шпилек, пробежалась через порог спальни, возле которого и стояла, так и не произнося ни слова, Екатерина Андреевна.
У бывшей Князевой от сквознячка похолодели пальцы. Отчего-то взгляд матери ощущался равным взглядам всех приглашенных гостей, список которых они с Пчёлкиным, жертвуя сном и нервными клетками, прорабатывали почти две ночи.
Мама подошла к Анне, что и без каблуков выше неё была. Теперь же Екатерине Андреевне пришлось голову задрать, чтоб заглянуть в лицо дочери, черты которого будто вытачивались руками талантливого скульптора. Взгляд у девушки, последний час донашивающей свою фамилию, был таким… Берматова красивых слов подобрать не смогла — у неё таланта к красноречию, как у Аньки, не было никогда.
Но невеста слишком много чувствовала. И оттого взор её был до невероятного многогранным — девушка и в напряжении находилась, и спокойна была, и боялась чуть, и время до первых нот Мендельсона считала…
— Ты на ангелочка похожа, — мысли свои вслух озвучила мама и, качнув излюбленные серебряные кольца, вдетые в уши дочери, поправила ей залакированную прядку у лица. Анна вдруг улыбнулась так, как улыбалась крайне редко — по крайней мере, Екатерине Андреевне.
Минус за окном сменился нулем градусов от взора Князевой. А когда Берматова следующие слова сказала, температура, показалось, стала плюсовой.
— Папа радуется за тебя сейчас.
И хоть Анна не верила ни граммом своей души в жизнь после смерти, в ангелов-хранителей и демонов-искуссителей, считая всё это церковными сказками, тогда, вопреки логике, девушке почудилось, что на левое плечо ей упала мужская рука.
Та, которая в младенчестве по голове гладила, убаюкивала под детские четверостишия про зверушек, трясла перед лицом погремушкой и плюшевым зайцем с растянутыми конечностями.