— Из-за чего?..
— Я уже и не помню, — хмыкнула Берматова. Девушка пальцы скрутила опять, чтоб платья не смять под ладонями, и под хруст тонких фаланг мать прошептала:
— Но уверена, что мелочь. В сравнении со смертью Гошкиной — всё уже незначительным казалось.
Князеву замурашило. Но мурашки прошлись не по коже, а под нею. Будто мелкими паразитами, червями закопошились в мышцах личинки, отчего Анне вдруг до смерти захотелось всю красоту, наведенную руками Ольги, скинуть, кожу с себя стянуть. Всё, чтоб от отвратительных жучков, ползущих под плотью, избавиться.
У корня языка будто лапками пошевелил мохнатый паук, размерами идущий в конкуренты чёрной вдове, когда девушка спросила:
— Почему раньше не говорила об этом?
Екатерина Андреевна прикусила язык, — во всех смыслах — чтоб дочери не сказать что-то из серии: «После драки кулаками не машут», или: «Себе до сих пор простить это не могу», но одёрнула. Соврала:
— Момента найти не могла.
— И потому перед свадьбой меня решила ободрить? — сама не зная, откуда нашла силы юлить, усмехнулась Анна. Мама почти улыбнулась, только раньше, чем успела дочь обнять, почти жёстко осекла:
— Зато на всю жизнь запомнишь!
Бывшая Князева кивнула с серьёзностью. Да, запомнит…
Часть маминого откровения тяжестью на плечи Анины перекочевала, весом своим в состоянии потягаться с горами Аппалачи. Пальцы сошлись в замке, крепко сдавливая ладони, когда девушка провела явную параллель, на какую её мать пыталась натолкнуть. Перед глазами одновременно поплыло, кроваво-красным пошло от одной только думы, что с ними бы случилось, если б Аня с Пчёлой оказалась с ситуации, хотя бы отдаленно напоминающую ту…
Девушка мысли своей до конца не довела. Нёбо будто трещинками пошло.
— Мам, — рука сама взметнулась к плечу Берматовой. Екатерина Андреевна взглядом ответила только спустя какие-то секунды, молчанием игравшие на нервах Аниных, как смычком.
Девушка закусила внутреннюю сторону щеки в попытке боль душевную на физическую перекинуть.
Не помогло. Стало только паршивее.
— Спасибо, что сказала.
— Главное, чтоб ты выводы для себя сделала, — ответила мать словами сухими, но голосом и взглядом таким глубоким, почти умоляющим, что для самой Берматовой огромной редкостью было.
В горле царапнуло, как при ларингите, и Анне захотелось время на час перевести.
Ещё шестьдесят минут в бескрайнем напряжении ждать церемонии, ещё себя изводить было бы пыткой, жестокостью которой могли похвастаться лишь извращения Средневековья. Но после этого разговора просто необходимо было просто сесть. Просто подумать, услышанное переосмыслить…
Но мама моргнула глазами, грусть старых мыслей с себя сгоняя, и поправила объемные рукава платья, по корсету провела ладонями, гладя. На выдохе Екатерина Андреевна сказала уже привычной для себя интонацией:
— Красотка всё-таки!.. Ну, не могу!
Аня почти ответила, почти улыбнулась в попытке отпустить хоть часть тяжести своей, как из коридора донёсся высокий звонок в дверь, а сразу за ним — знакомый голос, слышимый даже через железную дверь и добрый десяток метров.
— Открывай, невеста! — смеялся за порогом Саша. — Пора!..
Князева перестала дышать.
Пора…
Комментарий к 1993. Глава 12. Кто там хотел свадебных хлопот?😅 Получите, распишитесь!
Давайте обсудим эту главу в комментариях) Как вам откровение Екатерины Андреевны, как вам пришлись – или не очень – по душе родители Пчёлы?
Буду рада вашим отзывам ❣️
====== 1993. Глава 13. ======
Палец Белова осторожно поправил прядку, что закрученным локоном прятала глаза Ани. Сама невеста дышала тяжело, часто — как после марафона, после забега, по итогу которого пришла к финишу.
Гости собрались уже за дверями, белыми, но тяжелыми, — прямо как весь небесный свод, — и за порогом зала бракосочетаний уже шли перешептывания. Анна маму слышала даже через тяжелые створки, через собственный пульс, бьющий по ушам бейсбольными битами:
— Ну, где они там застряли? — бубнила в нетерпении Екатерина Андреевна.
А Аня, последний час донашивающая девичью фамилию, была готова всё отдать, чтоб ещё минуту постоять, ещё шестьдесят секунд у судьбы выторговать, только бы за Сашин локоть подержаться в попытке мысли, совершенно иррациональные, бесконтрольные, направить в один поток.
За порогом были гости — друзья, родственники, друзья родственников и родственники друзей. И все ждали только, когда шум в стенах зала смолкнет, сойдёт на «нет» тишиной, когда двери откроются, являя приглашенным невесту в сопровождении двоюродного брата.
Их все ждали…
— Страшно, Анька? — спросил негромко Саша, снова качая закрученный у виска локон. Девушка в ответ неясно дёрнула уголком щеки, и по телу прошелся жар, близкий к нездоровому, плечи, щёки и шею оглаживающий ей лихорадкой.
— Нет, — выдавила по итогу почти-Пчёлкина и поправила непослушно трясущимися пальцами лепестки букета, который ей Макс вручил у самых ступеней ЗАГСа. Белые пионы с самой Голландии размером были почти с Анин кулак и, если верить байкам, поведанным на уроках биологии, с её сердце соответственно.
— Не боюсь. Но переживаю.
Саша в ответ левую руку положил поверх пальцев сестры, обнимающих сгиб его локтя. Теплыми были ладони, отчего тот самый жар, волнами бегающий от живота до шеи, стал казаться ещё более липким.
— Не надо. Пчёла, знаешь, как глазами сверкает, когда про тебя речь заходит, у-у…
Князева захлест сделала, чтоб ноги перед важными шагами не подвели, и на Сашу взглянула так, словно за него кто чужой говорил.
За дверями затихать стали перешептывания.
Аня осознала, что рухнула бы на пол, не жалея платья, если б за Белова не держалась.
— Ты раньше такого не говорил.
— Раньше сомневался, — признался Белый. — Правда. А сейчас… вижу. Нет причины переживать. Она себя изжила.
Анна бы губы себе все искусала в кровь, если б они не накрашены были. Чуть крепче, что уже казалось попросту невозможным, локоть мужчины обхватила в наивной попытке время немного потянуть, ещё потрепать себе нервы ожиданием.
Но понимала, что саму её никто бы и не спросил. Как зазвучат ноты свадебного марша, как откроются двери — должна будет шаг сделать. Даже если воздух пропадёт, а во рту станет сухо, как в пустыне Намиб.
— Всё пучком будет, Анька, — шепотом уверил её брат, и тогда украшение, подаренное Сашей по пути в ЗАГС у ВДНХ, на шее свернулось, будто петлей. Дорогой петлей из серебра и мелких брильянтов, какие точно слезами застыли на многослойном переплетении тонких цепей.
— Ты ж любишь его?
— Люблю, — не колеблясь, ответила Анна и выдохнула тихо-тихо, что даже в полной тишине бы её не услышал никто.
Радовало, что в миг крутящего внутренности волнения хоть в какой-то вещи она была уверена на все сто; любит…
— И он тебя любит. Ань, это слепому дураку видно. И чего тогда переживать?
«Тоже верно», — хмыкнула себе Князева, но снова плечи потянуло болью от возложенной на них тяги.
Она вскинула голову, чтоб прядки оказались в аккурат по бокам лица, и на выдохе ни то Белова, ни то саму себя постаралась убедить:
— Это нервы. Просто нервы.
И за створками раздалась первая нота от мелодии, к которой работникам ЗАГСа было не привыкать. Из аккуратных колонок донеслись звуки Мендельсона, и люди из конторы, стоящие у дверей зала, медленно открыли перед ними створки.
Первый шаг дался тяжело. Будто каблуки белых лодочек из твердых стали желеобразными или, того хуже, песчаными, в пыль обернулись от веса её тела. Аня голову держать старалась параллельно полу, губы поджала, чтоб сердце, подскочившее к горлу, наружу не выпрыгнуло.
Саша с ней шел, разделяя путь меньше, чем в десяток метров, до алтаря, под которым сестру её ждал мужчина.
Тот, который готов был принять на себя любой удар в Анину сторону.
Под аркой, увешанной цветами и белыми лентами, стоял Пчёла. Аня его в первый миг не узнала даже в той смеси серьезности, волнения и любви, на лице Витином отразившейся улыбкой, какую Князева ещё не видела раньше. У неё сердце забилось о рёбра тараном в надежде быстрее руку жениха в своей почувствовать, а ноги, напротив, поджилками тряслись, подобно напряженным канатам.