Она в смирении положила голову на грудь Пчёлкина, выдохнула неспешно, прикрывая глаза, когда та под ухом у Ани заходила. Сердце — её, или мужа?.. так и не поняла — отдавало частным, ровным «тук-тук-тук». Как молоточком неврологическим.
— Поз-драв-ля-ем! — вскрикнула Оля Белова, каждый слог отделяя хлопком ладоней в кружевных, не особо тёплых, но ужасно красивых перчатках, и за нею подхватили остальные. Басом, хлопая, топая, крича, снимая на видео и фотокамеры, люди на них смотрели во все глаза, что сыро блестели.
— Поз-драв-ля-ем! Поз-драв-ля-ем!..
Аня вдруг засмеялась в заливистости, какой сама от себя не ожидала, и смело посмотрела в объектив камеры Карельского. Она улыбнулась так, что, вероятно, особенно явно на слизистой виделась смазавшаяся поцелуями жениха помада, и помахала букетом белых, как бриллианты в кольце, пионов под усилившийся вой гостей.
Створки дверей закрылись, отпущенные Космосом и Сашей. С глухим хлопком что-то дрогнуло и под рёбрами у невесты. Витя посмотрел на девушку, какую на руках держал, которая в тот миг добрую половину мира его в себе заключила, и снова поцеловал — на этот раз в висок, чем, кажется, Тому до слёзного всхлипа растрогал.
Аня сама обернулась и, взором, полным тепла, изнутри жениха согрев, по шее его погладила, прося.
Пчёлкин кругом обернулся под аханье мамы, потом жену осторожно на ноги поставил. Поймал её руками раньше, чем у Ани голова закружилась каруселью, и поцеловал под заново начавшийся отсчёт.
Витя не особо умел красивые вещи говорить, но ощущал их всем собой — и душой, и телом, что оба на мелкие частые сокращения сердца реагировали. Если он сравнить это бы мог с чем, то, обнимая теснотой губы Анины, сказал бы, что бабочки в животе порхали. Порхали, но выше поднимались, пролетая между органами, между сердцем и легкими, между желудком и пищеводом, и крыльями своими щекотали нутро.
Вплоть до приятной дрожи щекотали, которая лишь слаще становилась от осознания, что главная причина полёта, да чего там полёта, жизни этих дурных бабочек теперь фамилию его носила, женой звалась и кольцом на безымянном светила.
Ладони на талии Аниной сошлись кольцом, вынуждая её на лодочках-шпильках на носочки встать. Кончики носов соприкоснулись чуть, отчего оба одновременно в поцелуй посмеялись, и, разрывая на секунду, и даже меньше, ласку губ, обнялись, руки пустили под плечи, под руки, на спины.
Тётя Катя Павла Викторовича выразительно в бок пихнула, указывая свату на молодых, и одними приподнятыми бровями спросила:
— Ну, видали, что творят молодые? Видали?!
Старший Пчёлкин только одобрительно отпятил нижнюю губу и приобнял жену за плечи.
Филатов, отбивая руки себе хлопками, прыснул, сказал, как в рупор:
— Пчёл, пусти, ты сейчас её сожрешь! — но быстро стушевался под мокрым и будто осуждающим взглядом Томы, ему напоминая взгляд матери, в окружении которой ребёнок по ошибке сказал бранное или некультурное слово.
Саша под смех толпы кинул взгляд на Кабана, который лысиной своей ловил, отражая, холодные лучи. Тот быстро из-за пазухи утепленной кожанки достал бутылку хорошего шампанского, а Бобр, даже в день праздника остающийся максимально собранным и серьёзным, таким же отчитывающимся жестом продемонстрировал Белову два фужера.
Саня тогда кивнул и, всё-таки обогнув молодых, вышел перед ними на ступени, сразу на себя обращая внимание объективов доброй половины камер.
— Минуточку внимания! — зычно проговорил Белый, одной просьбой всеобщий гам умаляя. Космос двумя хлопками ему помог, прикрикнув невесть на кого: «Братва, а ну цыц!..», и тогда Саша на сестру с её новоявленным мужем обернулся.
Улыбка почти снегом блеснула, едва не ослепляя:
— Пчёла, брат. Анька!.. Вы сегодня ещё много добрых слов услышите, и это, конечно, хорошо. Чтоб всё было у вас, даст Бог!
Витя не сдержался и в радостной интонации «ух-ху!»-кнул. Аня улыбнулась под безобидные смешки толпы, в напускной несерьезности пихнула его локтём в бок, и не сопротивлялась нисколько ладони Пчёлы, обнявшей её пальцы в ласке.
Пчёлкины поняли всё, когда морозный ветерок поднырнул под ткани торжественных одежд, а в руки им Бобр впихнул пока ещё пустые бокалы. Переглянулись, едва не смеясь в глупости радостной, засевшей между шестой и седьмой парой рёбер, и обернулись на Сашку, который с всё такой же непередаваемой интонацией тамады пояснил:
— Посуду бить — к счастью. А фужер из-под шампанского на пороге ЗАГСа грохнуть — вообще святое дело!
Анна снова засмеялась, будто вмиг разучилась разговаривать, и только хохотом могла мысли, чувства свои выражать.
— Ну ты и кудесник, Белый! — кинул ему с улыбкой, которая сегодняшним днём не планировала гаснуть, Пчёлкин. И руку свободную положил на талию супруги жестом одновременно новым и хорошо знакомым.
— Чего-то, родной, не отнять! — вернул ему Сашка. И тогда Кабан под гул толпы, среди которого особенно хорошо слышались подбадривающие вскрики тёти Кати, легко открыл прохладное шампанское.
Пробка не выстрелила, липкий сладкий алкоголь Ане платье не залил, и лишь лёгкая дымка поднялась над бокалами молодых. Космос гулко захлопал в ладоши, подбадривая брата и жену его, и за ним почти все схватили:
— Пей-до-дна, пей-до-дна!..
Они послушались. Как дураки, выпили чуть ли не залпом. Газики дали в нос, едва не вынуждая задыхаться; у Ани ресницы потяжелели под тяжестью выступивших слезинок, и глаза раскрылись шире. Кто-то — кажется, новоявленный её свёкор — засмеялся заразительно, смеша этим Пчёлу, пьющего с не меньшей жадностью.
Когда фужеры опустели, когда лишь на стенках остались мелкие капельки шампанского, Аня выдохнула, борясь с мелким покалыванием языка и щёк. Чуть закашлялась, успокаивая дыхание свежим морозным воздухом. Пчёлкину, кажется, даже ничуть не поплохело от алкоголя; он выпил всё, свободной рукой полушубок Анин запахнул, чтоб не замёрзла, и в глаза заглянул.
Зрачки широкие, собою толком не оставили линии радужки, по цвету напоминающую блёклую зелень. Будто покрытую мелким инеем траву.
Они, не сговариваясь, с улыбками подняли фужеры вверх. Замерли лишь на миг, про себя заведя короткий отсчёт до тройки, и под уханье приглашенных на выдохе бросили о ступени бокалы.
Стекло легко раскололось на части мелкие, и лишь ножки фужеров среди груды осколков можно было разглядеть. Тамара вскрикнула, назад пятясь от разлетевшихся стекляшек, но восклицание её быстро потерялось в громких аплодисментах, которые, вероятно, работники ЗАГСа слышали чуть ли не каждый божий день.
Молодые прошлись по осколкам битого стекла, которое захрустело под каблуками новоявленной Пчёлкиной, и под улюлюканья приглашенных прошлись к лимузину.
Впереди их ждало веселье в ресторане, а за ним — и целая жизнь.
«Твои глаза» Анжелики Варум доиграли последние свои аккорды, когда Анна, напившаяся до чувства странной легкой тяжести, если такая существовала, в мышцах, до доброй улыбки на губах, танцуя в кругу Ольги, Томы и какой-то далёкой родственницы, почувствовала на животе тёплые руки. Сразу же запрокинула голову, укладывая её на плечо Вити, запястья его обняла пальцами.
Взглянула на ресницы мужа, которые с такого ракурса казались длиннее, чем обычно, — таким бы любая девчонка обзавидовалась.
Заиграло что-то от «Modern Talking», Аня в музыке той группы не разбиралась совсем. Она заметила мельком, как Дашка — вроде как дочка дяди Васи, маме бывшей Князевой приходящийся троюродным дедом, — вся краской залилась и поспешила отвернуться в сторону под безобидный смешок Ольги. Пчёлкина не говорила ничего, но только чуть вбок качнулась, заводя подобие медленного танца.
Витя правую руку под подбородок ей положил и чуть к себе потянул, целуя.
Жена ему рассмеялась прямо в поцелуй, отсоединяться не стала, несмотря на уже усталость губ, многочисленные ласки которых в тот вечер встречались на «ура» и «горько», и освободившейся рукой погладила Пчёлу по шее.