— Прям как с Устюга! — кинул Космос и, смеясь, провёл свою барышню в открывшийся лифт. Следом скользнули Филатовы; Валера, видимо, малость уже «веселый», утёр слёзы, выступившие от смеха, Тамаре дал по щекам себя погладить.
Аня зашла в кабину, оказываясь возле самой панели с кнопками, когда Пчёла за ней ступил и Карельскому кинул:
— Макс, я почти заново в Деда Мороза поверил!
— Я старался, — проговорил в ответ мужчина. Кусок пластмассы с маленькими прорезями для глаз и рта сильно голос его исказил, сделав глухим, будто старческим. Валера едва на пол не осел в хохоте.
За смехом его, в маленьком квадрате пространства казавшимся оглушающим, Аня улыбнулась широко, у самого лица услышала голос мужа:
— Малыш, нажми на «десятку».
Она изловчилась, почти до боли выкручивая себе запястье, и пальцем ткнула в кнопку. Двери закрылись с механическим скрипом, вынуждая «Деда Мороза» тесно прижаться к спине Космоса, а того — сильнее в стену вдавить свою барышню.
Тогда девушка, вскрикнув так, будто ей, по меньшей мере, ногтевую пластину сорвали, вскрикнула:
— Ай! Ну, можно не толкаться?
— Кир, как тут не толкаться? — фыркнул в ответ Холмогоров. Аня скользнула взглядом поверх блондинистой головы Тамары, заглядывая в угол, где Космос возвышался над девушкой. Кира, значит. — Потерпи, зайка.
Та в ответ с ещё большим недовольством цокнула языком, вынуждая Пчёлкину усмешку давить, и принялась рассматривать стену, исклеенную объявлениями.
Надо же, «зайка»!..
Витя щёлкнул Аню по носу и, вернув на себя взгляд жены, подмигнул. Девушка бы по щеке его бы погладила, если бы в тесноте кабины могла руку из собственной спины достать. Вместо того Пчёлкина только стрельнула глазками в мужа под его смешок.
Витя, к её лицу близкий, хотел поправить прядку на Анином лбу. Помешал Валера, который Пчёлкину в спину упирался и по плечу постучал бригадира:
— Брат, далеко зажигалка?
— В кармане, — ответил Витя. Лампочка на панели под «семёркой» загорелась красным. — Тебе прямо сейчас нужна?
— Не, — махнул Фил. — На лестничной клетке дашь? Огоньки зажжём.
— Осторожней, — воскликнула Тома так, что, вероятно, руки бы сложила в молитвенном жесте, если бы ей пространство позволяло. — Только без дыма! Вот чего уж точно не надо, так это пожарной эвакуации под куранты.
— Типун тебя, — буркнула Кира.
У Анны язык прижался к нёбу так, что мог бы цокнуть, если бы она в последний миг не приказала держать себя и ситуацию под контролем.
Прошло несколько долгих секунд, наполненных шелестом поднятия лифтовой кабины, прежде чем дверцы открылись. Макс чуть ли не пластом выпал на лестничную клетку под Кирино: «Ну, наконец-то!».
Дышать стало легче, и теснота уже не давила в боли грудь.
Аня вышла с Пчёлкиным одной из последней, за собой оставляя только Коса, на груди которого блестел крест, купленный Холмогоровым перед крестинами Ваниными, и недовольную чуть ли не всем девчонку в синем.
Витя Валере кинул зажигалку, сам Аню обнял за талию.
Пчёлкину прохлада ткани его пальто удивительным образом согрела.
Что-то зашипело за спинами их, отдало слабой горьковатой гарью. Девушка обернулась почти, как вдруг Тома вскрикнула в радости и испуге одновременном, — будто рядом шарик лопнул — часто-часто заговорила:
— Вить, Аня, держите! — и, явно боясь мелких ожогов на ладонях, вытянула перед собой два горящих бенгальских огонька. Пчёлкина такой последний раз зажигала ещё во времена студенчества в столице новой Латвии, и, показалось, даже время на секунды какие-то назад откатилось, в девяностый год — такой далёкий и близкий одновременно.
Макс кулак вдавил в кнопку звонка, когда Пчёла, весело что-то причитая, взял искрящиеся палочки. Перед собою ими покачал, будто Анну дразнил искорками, и только под смех её высокий, как трель мелкого колокольчика, отдал жене огонёк. Валера под говор Киры, торопящей Филатова, подпаливал Витиной зажигалкой бенгальские огни, когда Космос, воротник поправив, гулко постучал по двери:
— Белы-ый, открывай!..
— Не шуми, Кос, Ваня, вероятно, спит, — осекла Холмогорова Анна, с плеча Пчёлы стряхнула мелкие снежинки, непривередливому взгляду не заметные.
— Что же нам, теперь, под дверью Новый Год справлять? — буркнула в ответ Кира и приняла огонёк так, словно про неё в принципе забыли все.
Ане показалось, что её по щеке полоснули лезвием. В явной неприязни уголки губ напряженно поджались — будто тело Пчёлкиной саму девушку пыталось заставить замолчать.
К счастью девушки, за неё глаза закатил Максим — хотя, ни Анна, ни кто-либо другой того за маской зимнего кудесника и не заметили.
Витя обернулся на Космоса так, что, вероятно, за окном, несмотря на зиму, мог грянуть гром. В тот самый момент, когда Пчёлкин почти за локоть друга ухватил и приказал за языком «барышни» своей следить, за дверью раздался, приглушенный замками, голос Ольги, поторапливающей Сашу.
Тома в осторожности вытянутых перед собой рук приняла огонёк, и с резвостью выстрелов автоматов стали открываться защитные механизмы двери. На пороге появилась хозяйка квартиры на Котельнической, которая сразу же Косу на шею кинулась в приветствии:
— Ну, наконец-то!..
Валера закричал что-то радостное в приветствии, Пчёлкину успел пихнуть зажигалку и, поторапливая, стал двигать к дверям, пройти через которые можно было только через объятья с Беловой. В принципе, никого этот «фейс-контроль» не пугал и не отталкивал. Аня крепче за Пчёлу схватилась, подхватывая съехавшие с локтя подарки, и юркнула в квартиру прямо перед мужем.
Тома звонко расцеловала воздух у щёк подруги, когда Пчёлкина оказалась перед Олей, с идеальной по соотношению искренности и сдержанности улыбкой встречающей гостей. Аня успела взглядом зацепиться за причёску, в которую Белова собрала рыжеватые волосы, прежде чем бывшая Сурикова распахнула перед девушкой объятья:
— Здравствуй, Пчёлкина! — и под довольный Витин смешок она утянула подругу в хват своих тонких рук, казалось, неспособных на крепость объятий. Ане показалось, что она покраснела сильно, и спрятала лицо на голом плече Оли, не прикрытом тканью тёмно-синего платья-футляра с жемчужинами на рукавах.
— Привет, Белова, — кинула в ответ девушка, будто засмущать планировала.
Витя Белову за плечи обнял, чуть по локтю потрепал, когда жена его скинула полушубок, не скрывающий юбки платья относительно старенького, но любимого, того в котором Аня на свадьбу к Саше прилетела.
Из дверей гостиной показалась невысокая, малость зажатая в груди фигура. Анна, казалось, только приготовившаяся веселиться, провожать девяносто третий год, доживающим последние два десятка минут, узнала женщину с бледно-желтыми кудрями, яркой красной шалью на плечах и откровенно недовольным взглядом, по лицемерию способному дать фору взору малознакомой Киры.
И вместе с осознанием улыбка Пчёлкиной из радостной стала натянутой. Аня сама то почувствовала и будто со стороны увидела.
Меньше, чем в семи метрах от неё, стояла Елизавета Андреевна, бабушка Ольги Беловой — собственной персоной.
Женщина улыбалась прошедшим мимо неё Филатовым, даже как-то рассмеялась на откровенно бандитское приветствие Космоса, перед «бабой Лизой» склонившимся в подобии поклона. Только вот Пчёлкина, найдя на общей вешалке чуть ли не последний свободный крючок, подметила, что совсем не искренне вела себя бабушка Оли.
И, конечно, понять её Анна почти могла — ведь, по рассказам самой Беловой, Елизавета Андреевна вполне прозрачно намекала на своё отношение к «чувствам» внучки к Саше.
Но что сейчас носом крутить, когда подающая надежды скрипачка бросила фантазии о филармонии, сменив их на охрану семейного очага и уход за новорожденным сыном, отчество своё получившим от Александра Белова? Чем могла Сурикова ситуацию изменить?
Анна ответа найти не смогла. Равно как и причины, по которой Елизавете Андреевне стоило так выразительно оттопыривать нижнюю губу в плохо скрываемом отвращения.