Саша вдруг сказал тоном отца, читающего нравоучения:
— Потому что, если ты сейчас слова свои назад не возьмёшь, я… через какое-то у тебя об обещанном спрошу. Так что расценивай это, как первое — и последнее — китайское предупреждение. Если не опомнишься…
— Я в себе и словах своих уверен, — прервал его Пчёлкин, и без того понимая, что Саша по-другому с ним «говорить» будет в случае, если Витя облажается.
Белов ещё некоторые мгновения, какие самому Саше показались долгими часами, посмотрел на лицо Вити. И, сука, выражение спокойствия напоминало маску, какую не пробьёт ни одна пуля, ни один снаряд.
Сердце застучало медленнее, возвращаясь в относительно привычный ритм, но сильнее стало давать по рёбрам, когда Саня перевёл дыхание и опустил пушку.
Почему-то он чувствовал себя проигравшим.
— Саня, — позвал Витя. Белый поднял взгляд на бригадира только через какие-то мгновения. Пчёла произнес с искренностью, жалостью, какой, наверно, говорили только боящиеся кары Божьей старики:
— Дай мне шанс доказать, что в этот раз всё серьёзно.
Саша молчал. Не хотел шанса давать совершенно, потому что слабо верил, что что-то в голове Витиной щёлкнуло при первой встрече с Аней, что Пчёлкин теперь страстно желать только одну девчонку хотел — на сестру его двоюродную, блин, запал…
Белый уяснил для себя одну вещь: люди меняются только в худшую сторону, а если кто-то и лучше становится, то это — огромная редкость, какой Саня ещё не знал и в глаза не видел. Один случай на миллион, пять, десять! И где вероятность, что именно Пчёла стал тем самым исключением из правил? Нет её!
А отдавать Князеву тому Вите, которого Саша знал с первого класса, было бы смерти подобно — и для самой Аньки, и для Белова.
Он не мог сестру в обиду дать. Кому, как не Саше Белому, за Аню заступаться? Больше некому; отец у неё погиб до того, как Князева в младшую группу детского сада пошла, а крёстного на войне в Афгане убили. И остался Белов единственным родным ей мужчиной, отчего сразу понял, что Анна — теперь его ответственность.
Теперь он за неё ручался.
Но серьёзность Пчёлы всё-таки что-то решала, что-то говорила Саше. Он ещё не понял, научился ли Витя так лгать искусно, или дело в том, что друг детства Князеву вдруг поставил выше каких-то своих приоритетов…
Только вот, чёрт возьми, у Белова из головы никак не шло то его спокойствие, которого быть не должно было при опасной близости ружья у лица.
Саня отвернулся к окну в размышлениях, которые, как сам минут десять назад думал, его не потревожат.
Пчёла только тогда позволил тяжести, упавшей на плечи, согнуть спину в полукруг. Лишь сейчас почувствовалось волнение, какого не заметил в «азарте» разговора. Он опустил голову, облокотился о стол так, что только его горизонтальная поверхность и спасала Витю от падения на пол.
Ощущал себя опустошенным, но счастливым от ещё неосознанного итога их разговора. Так, вероятно, чувствовали себя победители многокилометровой эстафеты. И сердце у них билось так же часто, как и у Пчёлкина тогда.
Витя поднял голову, когда Белый дёрнул щекой и, смотря на брата через полупрозрачное отражение в стекле, сказал:
— Если из-за тебя Аньке душу рвать будет, то, обещаю, я тебе жизни не дам.
На секунду всё перед глазами раздвоилось, словно в голове Витиной соединили два голых провода, по которым ток безумный бежал. А потом Пчёлкин улыбнулся так, как не должен был улыбаться в тот миг.
В голове его затрубили победные фанфары.
Комментарий к 1991. Глава 12. Всегда так – планируешь написать главу на страничек 10-12, а по итогу редактируешь 30 вордовских листов😅
Автору ручкой машет сессия, потому главы, вероятно, будут выходить малость реже – раз в неделю-полторы, а не каждые пять дней. Но, думаю, что главы будут объемнее обычного)
На данный момент работа является “Горячей”, что позволяет читателям по прочтении оценить главу при помощи стандартной формы 🥰 Буду рада обратной связи, очень хотела бы обсудить с вами двенадцатую часть 😉💗
====== 1991. Глава 13. ======
Аня застала маму за готовкой. Она открыла дверь перед дочерью с руками, перепачканными мукой; рыжеватые волосы мать повязала косынкой, а лицо в свете подъездной лампочки отдавало жирным блеском, выступившим под глазами.
— О! — вместо приветствия охнула тётя Катя. Она быстро замахала руками, дочь внутрь приглашая, а сама ушла на кухню, уже оттуда крикнув: — Проходи! Дверь закрой, руки мой, и пойдём, поможешь мне пирожки сделать.
И Анна засучила рукава, на ближайший час отдав все свои силы и мысли приготовлению стряпни. Она собрала волосы, которые невозможно было распущенными держать при такой жаре, и принялась раскатывать новый слой теста. Князева думала, что навык свой совсем растеряла в Риге, где она с пани Берзиньш готовила преимущественно супы и вторые блюда, но со временем втянулась в процесс.
Почему-то Аня чувствовала себя дирижёром, когда мукой доску присыпала, когда промывала ягоды, а шум посуды, воды и газовой плиты стал для неё игрой оркестра, которым она с мамой руководила.
«Интересно, а Пчёлкину больше малина или вишня нравится?..»
Мама смазала противень маслом, чтобы тесто не прилипло, и отправила пирожки в духовку. Анна утёрла выступивший на линии роста волос пот и вымыла руки. Мука на пальцах осталась огромными липкими комками, которые даже мылом не убирались; Князева яростно тёрла ладони друг о друга, когда тётя Катя уселась на стул, перебросила через плечо полотенце, измазанное сырым яйцом, и вдруг сказала:
— Давай, рассказывай.
— Что именно?
Она обернулась на маму коротко, но быстро вернула взгляд на руки. Вдруг в голове появилась мысль, что, если бы Князева в Беляево съездила чуть раньше, то обязательно бы напугалась, подобно подростку, каким себя не считала уже лет пять, что мама по походке, взгляду, голосу прознала про что-то такое, что девушка рассказывать ей не собиралась.
Но тогда от требования мамы ничего не дрогнуло внутри в испуге, страхе. Спокойно… Такое приятное чувство. Удивительно только, что ценить начинаешь, лишь когда его лишаешься.
— Всё рассказывай. Как Москва тебе? Вылезаешь хоть из дома, или всё так же сидишь за книжками своими сутками напролёт?
— Москва… Большая, шумная. Что ещё о ней скажешь, — усмехнулась Анна. Повернула вентиля воды, выключая кран, и продолжила руки друг о друга тереть, соскребая ногтями комки налипшего теста. — Так говоришь, мам, будто сама в ней не живёшь!
— Так чем занимаешься-то хоть? — спросила, приподняв голос, тётя Катя. Не злилась на дочь, просто эмоциональной всю жизнь была — по натуре своей такая.
А Анна, напротив, спокойствие от отца, погибшего до третьего её дня рождения, унаследовала, — по крайней мере, так Князевой тётя Таня говорила — чем и выводила мать из себя иногда.
Девушка среди густой пены уже грязи не видела, но продолжала руки мыть, когда тётя Катя сказала:
— Ведь взрослая уже. Сама всё на работу рвалась. Чего же теперь сидишь, не шевелишься?
— Я помню, — буркнула Аня и вдруг явно пожалела о своих словах. Попадись, вероятно, возможность поработать чуть раньше или позже — и Князева бы явно ухватилась за неё всеми руками и ногами, чтобы не проводить время в четырех стенах, чтоб не прокручивать одни и те же мысли в голове, обещавшей в ближайшее время от обилия размышлений пойти кругом.
Но теперь, когда… мысли о… других людях перестали быть безосновательными, когда… планы стали какие-то появляться, совершенно лишней выглядела мысль о трудоустройстве в какую-нибудь редакцию.
«Или куда там могу пойти со своим образованием?..»
Мыслей своих девушка не озвучила, и её молчание подлило масла в огонь. Мама всплеснула руками, злорадно припоминая слова, сказанные Аней на свадьбе у Саши:
— Вот! А сама говорила, что у Саньки «на шее сидеть не хочешь»! — и произнесла её слова с такой интонацией, что, вероятно, будь девушка более вспыльчивой, за скалку бы схватилась в злобе.