Белов затянулся снова и занёс руку над головой Холмогорова, словно ему на волосы пепел стряхивал. Кос обернулся, как что-то неладное почуял, и с возмущенным гласным звуком перехватил запястье, отбрасывая его в сторону.
— Э, Белый, болван, что ли?!
«Вот два балбеса!..»
Пчёла бы засмеялся, подначил бы Коса дать Белому по тыкве, сам себя выставляя не меньшим дураком, если бы не было кома в горле от напряженного молчания Буревского. Вместо того он автоматическую ручку взял. Принялся щёлкать ею.
Щёлк-щёлк. Пишет — не пишет. Щёлк-щёлк. Пишет — не пишет.
— Что вы, как дети маленькие? — воскликнул Валера и посмотрел на бригадиров так, как даже злая учительница не смотрит на хулиганов с задней парты. Саня криво усмехнулся, потянулся, по итогам, к пепельнице и кинул:
— Всё-всё, спокойно.
Он на Холмогорова обернулся и спросил тоном одновременно задорным и отстранённым.
— Ты чего заводишься с полтычка?
И раньше, чем Космос ответил, кривя лицо, чем сам замахнулся, Белый подбился под правый бок переводчика. Саня локоть положил на спинку своего кресла, в котором сидел, как его Пчёла называл за глаза, дядя Ваня, и спросил у переводчика, наклоняясь сильно вперёд:
— Ну, что скажете?
Выглядел, да и говорил, как демон. Только за правым плечом стоял, не за левым. Иван Аристархович поднял указательный палец, прося ещё немного помолчать, и на окончание письма взглянул поверх стёкол очков с сильно «плюсовыми» диоптриями.
У Вити от тишины не идеальной, разрушенной щелчками механизма ручки и ходом пяти пар часов, на стене и четырёх запястьях, мелко затрусило обратную сторону коленей. Он не уставал от разборок вживую, от стрелок — Пчёла на них почти отдыхал, давал волю своему ТТ-шнику. Но было бы попросту обидно за потерянное время, если бы этот Делаж под самый конец долгих, откровенно муторных переговоров, идущих с июля, решил всё-таки разобраться «по-мужски».
Аристархович по итогу просветлел и, улыбаясь толстыми щеками, развернулся в кресле на колесиках, прямо как на карусели. Он посмотрел на бригадиров внимательно, словно думал найти радости от ещё не озвученной вслух вести у них на лицах.
Потом только сказал, позволяя выдохнуть:
— Все отлично, Александр Николаевич! Мсье Делаж сообщил, что прибудет пятого сентября к восьми часам вечера в Шереметьево, и там будет дожидаться ваших людей.
Саша улыбнулся — медленно, словно смысл сказанного до него не сразу дошел. Лишь когда на Белова Космос кинулся, хватаясь на рубашку и крича от радости что-то нечленораздельное, сам в ладоши забил. Пчёла смехом выдохнул, улыбнулся, с хлопком пожимая руку Валере, который, Холмогорова перекрикивая, воскликнул:
— А я с самого начала знал, что всё выйдет!..
Пчёла почти ему припомнил, как Фил тучей по офису ходил, не зная, чего с французом этим делать, но быстро окаменел, осознавая, что что-то не сходится.
Пятое сентября? То есть, завтра. Но вечером только прилетит?
…Блять.
Витя поджал губы. Несмотря на воцарившееся вокруг него торжество самому захотелось ругнуться — грязно, громко, от души.
Он же день рождение Анино пропустит!.. Но и бригаду оставлять нельзя ни за что. Они с первого класса вместе, и за всё, что делают, отвечают тоже вместе. Нельзя бросить Саню, Коса и Фила, оставить их разбираться с этими французиками. В конце концов, именно Пчёла договорился, чтоб под Уфой составы заменили.
Но, сука, Князева…
Пчёла первым вышел из кабинета. Люда подскочила с места и, вроде, спросила дрогнувшим сопрано, чем всё кончилось. Витя не ответил. Он только достал из кармана пачку с сигаретами, огниво и, кажется, до ужаса напугал секретаршу своим молчанием.
— Виктор Павлович?.. — окликнула его у выхода Людмила. Мужчина не обернулся, всё внимание своё обращая к огоньку зажигалки. Плевать. Всё равно скоро Космос выйдет — скажет, что всё отлично, может, даже поцелует Бричкину на общих радостях.
Сам Витя, чувствуя, как неприятно жалось под местом, где рёбра сходились воедино, направился вниз покурить. Зажёг сигарету раньше, чем вышел из офиса; первый клуб дыма устремился под потолок, развеиваясь сквозняком у самого пролёта.
На Цветном бульваре, как и во всей Москве, царило бабье лето. Солнце тёплыми, почти оранжевыми лучами заливало асфальт, стены, стёкла домов, деревья. Пчёлу едва не ослепила эта звезда, которая отчего-то считалась карликом, подставил её лучам лицо.
Никотин отдал горечью на кончик языка, сразу же отдал в мозг, травя и мысли.
Пятое сентября… Вот ведь сука. Специально, что ли?
Почему, блять, не в другой день? Да ладно там день… Почему не в другое время? Пчёла бы нисколько не возмущался, если бы с утра прилетел этот круассан, сидел бы на месте ровно, если б французик прибыл днём.
Но в восемь вечера, в пятницу?.. Они в Париже, что, никак не веселятся перед выходными, что деловые встречи организовывают ближе к времени закрытия всех кафе и ресторанов?
Витя затянулся, стряхнул пепел в сторону. Ветер через пряди пролетел, распушивая волосы, огладил голую шею, отчего у Пчёлкина под рубашкой выступили мурашки.
Нехорошо получается это всё. Первый праздник, который они с Князевой вместе могли отметить, был на грани срыва. И это — не день города, не день немецкой литературы, даже не день премьеры очередной постановки в «Софитах». Пятое сентября — это день её рождения. И даже подарок, приготовленный для Ани, Пчёла хотел вечером вручить, чтобы он особо ярко ощутился и запомнился Князевой.
С утра будет не то…
С лестницы «Курс-Инвеста» раздались чьи-то шаги. Витя едва сдержался, чтобы не выкинуть сигарету за угол — себе напомнил, что давно не школьник, курящий за гаражами во время урока географии, что нечего ему бояться.
— Ты чего тут, Пчёл?
Саня спустился, на удивление, самым первым, хотя Витя и думал, что Белый до последнего будет сидеть в кабинете, куря и перечитывая письмо, в котором без переводчика смог бы понять одно только «bonjour».
— Курю, — пожал плечами Пчёла; желание посвящать Саню в его проблемы ни то, что было на нуле, оно попросту отсутствовало. Да и, к слову, на то проблемы Вити и его проблемы.
Не за чем было Белову выслушивать недовольство Вити от стечения ебливых обстоятельств.
Саня посмотрел с сомнением, вдруг напомнив взглядом этим Пчёле Князеву. Но если у Анны глаза-лазеры были, то у Белова — глаза-льдины: в лёд превратят, отчего или расколешься, или задубеешь так, что зуб на зуб не попадёт.
Витя ухом не повёл. Уже затянувшийся кровоподтёк, оставшийся с четырнадцатого августа, со дня рождения Филатова, под обмякшей корочкой прострелил так, что неимоверно захотелось скулу снова расчесать. В кровь.
Белый отчего-то лезть не стал. Лишь достал сигарету, к Вите подошёл.
— Огоньком поделишься?
Вместо ответа Пчёла протянул «СаМца», за ладонью прикрыл кончики сигарет, чтобы их ветер не задул. Белый чуть помолчал. Когда табак на кончике вспыхнул, кивнул, затянулся.
— Анька как?
— Потихоньку, — кивнул Пчёла и такой холодный взор встретил на себе, что на миг язык, горький от никотина, прилип к нёбу. От затянутой раны по всему телу отдалось волной липкого жара.
Настороженность Саши к их отношениям сначала Вите была понятна; он догадывался, как неспокойно Белому за двоюродную сестру было, и потому смиренно выдерживал взгляды его недоверчивые. Потом Пчёлу недовольство Саши смешило.
А теперь оно раздражало. Бесило так, что у Вити каждый раз кровь не то, что нагревалась — она от высокой температуры белком сворачивалась, выпаривалась жидкостью до состояния вязкой лимфы и кожу изнутри тлеть вынуждала, сжигая в пепел.
Потому что его, равно как и Анну, невероятно выводило из себя чужое чрезмерное любопытство к их жизни, которая и должна была касаться только их.
И почему этого не понимал никто?..
— Что будешь завтра делать?