Девушка развернулась, проговаривая себе под нос французские фразы, какими жила на протяжении четырёх лет обучения, но почти сразу под лопаткой почувствовала руку знакомую.
Руку с прокуренными пальцами, какие часто ей в волосы зарывались, пуская по коже табуны мурашек.
И тогда тотальный вакуум вокруг Анны взорвался.
Пчёла смотрел на неё, подобно грешнику, уставшему от собственных ошибок, их гнёта и последствий. И почему-то у Князевой всё внутри откликнулось на этот взор тяжестью где-то в районе шейного позвонка.
Словно на плечи ей легли облака.
Она хотела протянуть руку к его лицу, чтобы погладить по щеке, дать притереться к ладони, но ледяные пальцы отказались гнуться. Анна продолжала в ответ на Витю смотреть и видела, как приоткрытые его губы едва-едва шевелились. Словно он сказать что-то думал, но каждый раз, набираясь смелости произнести первый звук, понимал, как звучали бы слова, извинения и просьбы, и затихал.
Витя растоптал прямо на полу сигарету, чтобы Анну взять под руки.
Она ничем на его касание не ответила.
Пчёлкину показалось, что голова разорвётся в неспособности удержать столько мыслей и эмоций сразу.
Злился — на себя, на Белого, на Делажа, Космоса опаздывающего, да даже на Анну злился за её решение подставиться туда, куда влезать не хотела никогда. Грустил, хотя и звучало это так по-детски, что защитить не мог, что так всё вышло.
И, дьявол, сердце горело, клокоча, в любви к Княжне своей.
Пчёла посмотрел Ане в глаза. Она в ответ взглянула, но быстро чуть опустила голову, в точности повторяя кивок, каким спровадила Белова.
«Не сейчас», — сказала ему.
Витя отпустил руки девушки своей.
На миг ему показалось, что во взгляде Князевой сверкнуло что-то, — влага, которой не должны были отускняться её глаза — и он наклонился к девушке.
— Анют, — едва ли выдавил из себя, но тон у Пчёлкина был таким, что одно только её имя сказало девушке больше, чем Витя мог произнести.
Она опустила веки и вскинула руку — слишком резко для своей видимости самоконтроля:
— Я в порядке.
Врала. Не в порядке нихрена. По краю ходит, на грани балансирует без страховки. Пчёле не нравилось это совершенно, отчего губы поджались — видимо, само тело его останавливало, чтобы лишнего не сказал, недовольства своего на девушку, на которую и так упало много за последние пятнадцать минут, не вывалил.
— Пожалуйста, — выдавила вдруг из себя Анна, не поднимая взора, но голосом дрожа. — Не сейчас. Не сбивай меня, Вить.
Он вздохнул тяжело, словно Князева просила о вещи невозможной, и большие пальцы просунул в шлевки брюк. Язык едва ли смог повернуться, когда Пчёла, перекатившись с пятки на носок, в явной злобе на самого себя сказал:
— Хорошо.
Прошли секунды, по долготе своей скорее напоминающее часы, прежде чем Витя, нарушая только что данное обещание, произнес:
— Мы поговорим после.
— Обязательно, — кивнула Анна. В интонации просочились капельки яда, к которому у Пчёлы выработался иммунитет.
Он на Князеву взглянул украдкой, словно боялся взором отвлечь, а девушка уже в пустоту куда-то смотрела, видя перед собой только отрывки французских фраз, пролетающих в голове торнадо.
«Bonsoir, M. Delage… Je suis Mademoiselle Knyazeva… Bienvenue à Moscou…»{?}[«Здравствуйте, мсье Делаж… Меня зовут мадмуазель Князева… Добро пожаловать в Москву…» — с фр.]
Витя продолжал стоять рядом, точно ждал момента, когда Князева вспомнит весь французский язык, когда перестанет в панике, какую держала под контролем, повторять тысячи клишированных фраз. Он бы снова прикурил, но уже самому дурно становилось от никотина; дурная, всё-таки, но такая любимая привычка.
Под лёгкими крутило, словно большие невидимые руки думали насухо из него выжать всё.
Пчёла снова коротко взглянул на Анну. Она переплела опять пальцы, беря левую руку в правую, и заметил, что тушь смылась частично, осела прямо под нижним веком небольшой тенью.
Захотелось усмехнуться этому маленькому «дефекту» макияжа, которых Анна не допускала никогда. Но, поняв, отчего этот «минус» появился, вовремя прикусил язык.
А потом он обернулся и заметил на длинных стенах косые тени. Они приближались, становясь выше и шире, и тогда у Пчёлы снова всё встряхнулось под рёбрами, как от хорошего удара тока.
В глотке стало сухо, что проглоченная слюна пошла не в то горло; Витя поднял взгляд на Сашу с Валерой.
Они оба заметили. Они оба к Анне двинулись.
И снова, как порывом, хлестнуло безумное желание всё переиначить. Достать из-за спины пистолет, прячущийся в уже родной кобуре, прикрыть собою Князеву. Пчёла сжал кулаки на шлевках брюк так, что большие пальцы хрустнули, и глаза прикрыл, сдерживаясь, чтобы свой план в реальность не воплотить.
Чтобы не схватить Анну за руку, не побежать к выходу из клуба, перескакивая через тела расстрелянных французов и пачкая подошвы в кровавых лужах.
Но девушка вскинула голову на прикосновение Саши. Сдержалась, чтобы не оттопырить нижнюю губу, и, быстро всё поняв, посмотрела на коридор, вдоль выхода из которого по стойке «смирно» вытянулись секьюрити.
Руки в сдержанном жесте дрогнули. Пальцы вдавились в собственные ладони.
Анна моргнула пару раз глазами. Услышав, снова как из вакуума, собравшегося из кусков предыдущей, разорванной тишины, голос Белого, велящего ей начинать, откинула плечи назад.
Саша пошёл навстречу Космосу, его сопровождению и парижскому криминальному авторитету. За Белым, выстраиваясь клином, двинулись и остальные. У Князевой дрогнули обратные стороны коленей ни то от страха, ни то от странной гордыни, когда она поняла, что заняла место по правую руку от двоюродного брата.
Холмогоров остановился перед Белым, когда между бригадой в компании Анны и французской делегацией осталось чуть больше метра. Кос, у которого на лице не было никакой эмоции, прошелся быстрым взглядом по присутствующим и, Князеву заприметив, выдохнул через нос медленно.
Он так и думал, когда с Шереметьево ехал, что Белов сеструху запряжёт.
Девушка чуть крепче сжала ладони, едва ли не до хруста обхватывая четыре фаланги, и скосила взгляд на человека, стоящего чуть слева от Космоса. Сразу же узнала в нём парижанина в трёх поколениях — как минимум; о национальности гостя говорило телосложение, за которое Амори Делаж в странах СНГ мог бы получить кличку «дрыща», и излишнее количество аксессуаров, к каким французы испытывали особую страсть.
Отступать было некуда. Теперь, как любил говорить Пчёла, пан или пропал. Всё или ничего, как говорил Валера.
Князева вскинула голову и позволила себе улыбнуться с сердцем, трясущимся где-то в горле. Она нашла взгляд мсье Делажа и на французском языке произнесла, явно лебезя:
— Доброго вечера, мсье Делаж. Добро пожаловать в Москву.
У француза вспыхнули глаза, и Анна заметила это даже за стёклами его солнцезащитных очков, в которых в полутьме ночного клуба не было никакой необходимости. Он в заинтересованности наклонил голову, не спустил взгляда с Князевой и с наичистейшим акцентом, который девушка мечтала поставить с первого курса, ответил:
— Добрый вечер, мадмуазель.
— Позвольте лично представить вам людей, с которыми вы вели переписку, — проговорила девушка, надеясь, что от волнения не проглотила никакого важного картавого звука, превращающего её слова в бессвязный набор слов.
Она не хотела рук размыкать, чтобы никто не увидел тряски пальцев, но вынуждена была ладони расцепить, указывая на Сашу:
— Мсье Александр Белов.
Брат двоюродный боковым зрением заметил, как Анна на него указала; его имя на другом языке от русской вариации отличалось только ударениями на последние слоги.
Не размыкая толком губ и не отворачиваясь от Делажа, следящего чуть ли не за каждым взглядом, вздохом русских криминалов, Белов шепотом ей проговорил:
— Всех представь.
Князева украдкой смочила горло слюной, перевела взор на Космоса, лицо которого по мрачности могло сравниться с майским грозовым небом.