Лишившись опоры в лице Орловых, Екатерина оказалась в кольце сторонников панинской партии, поддерживавшей ее сына. Это окружение с невероятным трудом сумел разблокировать только Потемкин. Обвинять императрицу в том, что она сама избавилась от Григория Григорьевича, значит думать, будто дальновидный умный политик своими руками подпилил ножки у собственного трона, чтоб он пришелся как раз в пору подрастающему сыну.
В Ливорно же Алексей Григорьевич не просто маялся бездельем опального вельможи на почетной должности. Он командовал флотом, только что закончилась война, в желание турок поддерживать мир верилось еще очень слабо, военные корабли России оставались в полной готовности. Пороховой дым продолжал витать над Средиземным морем. Этого напряжения не чувствуется у Радзинского. Впрочем, мы не справедливы к автору: один эффектный взрыв у него все-таки есть.
Нет, это не Чесма и не Архипелаг в огне, ведь там граф выступает как настоящий герой, а у Радзинского Орлов — птица хищная. Поэтому…
«Был сентябрь 1774 года. Главнокомандующий русской эскадрой граф Алексей Григорьевич Орлов устраивает небывалое зрелище — „Повторение Чесменского боя“. Дымок на борту адмиральского судна „Три иерарха“ — ударила пушка. И загорелся фрегат „Гром“, изображавший корабль турок. Крик восторга пронесся в толпе. С набережной было видно, как забегали по палубе „Грома“ матросы, пытаясь тушить огонь. И опять показался дымок на адмиральском корабле, и опять ударила пушка. „Гром“ пылал, охваченный пламенем с обоих бортов. Толпа неистовствовала…
— Шлюпку на воду — спасать несчастных „турок“, — распорядился граф».
Отвратительная картина, и отвратительный человек, который для забавы нескольких итальянских художников (их Радзинский сравнивает с итальянскими революционерами — карбонариями — не замечая, что последние появились уже в XIX в.) способен вот так «игрушечно» жертвовать живыми людьми — своими солдатами.
Разумный читатель спросит: «Стоит ли тратить военные корабли и матросов в столь грозное время?» Неразумный махнет рукой: «У нас всегда людей не жалеют. А уж тогда, при крепостном праве! Кто ему были эти солдаты? Рабы». После таких слов мы можем поздравить г-на Радзинского, но не читателя.
Конечно, командующий эскадрой А. Г. Орлов-Чесменский собственных кораблей на воздух, тем более с живыми людьми не пускал. И люди, и корабли были слишком дороги. Он с ног сбился, чтоб укомплектовать экипажи, нанимал иностранных морских офицеров, заказывал Сен-Жермену знаменитый «русский чай» — слабый наркотический напиток для поддержания сил матросов в походе. Во флоте графа боготворил, рядовые бросались закрывать его собой во время Чесменского сражения. Стали бы люди любить самодура, который ради развлечения итальянской публики жжет их на корабле? Может, они шли умирать по холопской преданности? И все эти Ларги, Кагулы, Чесмы, Измаилы и Калиакри — взлет рабской любви к собственному ошейнику? По логике Радзинского — да.
Но вернемся к кораблю. Кто и когда его жег? В начале 1772 г., т. е. еще во время войны Алексей Орлов заказал известному тогда художнику Геккарту четыре картины на темы Чесменского сражения. Заказал не из личного тщеславия. Победа русского флота имела большой резонанс в Европе. Прекрасно понимая свой «политик», командующий прибег к несколько необычной для нас форме наглядной агитации. Сейчас для воздействия на публику сняли бы фильм, тогда — написали картины. Алексей приказал сжечь на ливорнском рейде старое транспортное судно, чтоб художник мог воочию увидеть взрыв корабля и «достоверно» запечатлеть его. Но людей на шхуне, конечно же, не было.
Фраза о спасении «несчастных турок», презрительно брошенная Орловым по отношению к собственным солдатам, возбудила в моей памяти другой эпизод, которого у Радзинского естественно нет, но о котором стоит знать читателям. Во время Чесменского сражения взорвались два корабля, сцепившиеся мачтами — русский и турецкий. Многие погибли, но еще больше народу выбросило взрывной волной за борт. Русские лодки подбирали всех, не деля на своих и чужих тех, кто обрел «второе рождение».