Ну а теперь, слава богу, змеиное отродье попалось и ждет праведного княжьего суда.
В завершение своего рассказа Епифашка выразил удивление, чем она прельстила Константина и уж не бесовский ли это приворот, поскольку у нее ни кожи ни рожи, ну просто глянуть не на что. Куда как лучше бабы в селищах под Ожском, наливные, как яблочко, и ядреные, как репа.
Исходя из этого Костя тут же сделал вывод, что в последние пару дней его стременной стал слишком бойким на язык, коли набрался наглости критиковать княжеский вкус. Пришлось на него слегка цыкнуть, после чего он обиженно замолк.
Орешкин же пришел к глубокомысленному заключению, что при теперешних условиях излишняя демократизация, пожалуй, вредна для простого народа, который тут же может запросто сесть тебе на шею.
Поймав себя на мысли, что рассуждает сейчас как допотопный средневековый феодал, он иронично хмыкнул в бороду.
Узрев, что господин улыбается, Епифашка тоже заухмылялся, демонстрируя крупные желтые зубы.
В таком веселом настрое Костя и пошел пить медовуху.
На сей раз он особо не блистал своими талантами тамады, а в основном вел умные застольные беседы, стараясь в первую очередь вовлекать в них Ингваря, а также Юрия и Олега.
Роман с Глебом и без того смотрели на него влюбленными глазами, так что он решил на них не распыляться.
Единственное, что слегка подпортило его веселье, так это услышанные краем уха обрывки рассказов неугомонного Онуфрия о том, какой князь Константин замечательный охотник, как лихо заваливает медведя, как метко пускает стрелу в белку и как бесстрашен в очном поединке с матерым вепрем.
Причем к концу застолья клыки у заваленного лично князем секача длиной были не меньше полутора метров. Больше они не выросли лишь потому, что руки у боярина оказались не шибко длинными.
По той же причине не увеличивалась морда у медведя-шатуна, который, по рассказам Онуфрия, сам величиной был чуть ли не со слона.
— У нас таких страшных зверей в лесах не водится, — мягко, но с большой долей иронии заметил Ингварь. — Но думается, что завтрашняя охота тебе, брат, должна понравиться.
Костя нашел в себе силы лишь скорбно улыбнуться в ответ: мол, чего уж там, конечно, понравится, даже несмотря на то, что медведей величиной со слона у вас не водится.
«А уж запомнится обязательно, тем более учитывая, что она у меня будет первой в жизни», — добавил он мысленно.
Зашла речь и о ведьме.
Как он понял, Гремислав не больно-то скрывал свой улов и о его добыче знали уже все князья.
На взгляд Кости, никто из них не был по характеру кровожадным, а Юрий, как наиболее набожный, даже заметил, что коли на этой девице имеется крест, то, стало быть, душа у нее христианская.
Никто не спорит, кару она заслужила, но жизни лишать человека, по его мнению, не следует. По крайней мере, стоит обождать до тех пор, пока окончательно не выяснится, что она продала душу нечистому.
— К тому ж Синий бор лежит ближе к Переяславлю, нежели к Ожску, — добавил князь Олег. — Мыслю я, что справедливее было бы отдать ее на суд брату нашему Ингварю.
Константин сразу не нашелся, что сказать, и лишь оторопело воззрился на хозяина города.
Отдавать на суд Ингварю свою пленницу Косте вовсе не хотелось. Он-то знал, что как-нибудь изловчится и отпустит ее — ведь девчонка ни в чем не виновата, а что решит его новоявленный братан, сказать трудно.
Но Ингварь сам пришел Косте на выручку, скрадывая дерзость и непримиримость Олега:
— Коль она дорогому гостю и брату обидку причинила, то я ему и отдаю ее головою.
Выходило, что вроде как он соглашался с Олегом и в то же время не лишал Константина права суда над пленницей.
— А может, сюда ее? — высказал предложение Роман, и глаза у него похотливо заблестели.
— Тут ей и суд, и приговор будет, — поддержал его Глеб.
— Поздно уже, — нахмурился Ингварь. — Пускай князь Константин завтра опосля охоты со свежей головой свой правый суд свершит. — При этом он многозначительно посмотрел на Олега и Юрия.
На том они и разошлись.
А в светелке, когда Костя зашел в нее, его уже нетерпеливо ждали Гремислав и Епифан, бдительно следящие за связанной по рукам и ногам худенькой девчушкой лет пятнадцати, беспомощно лежащей на лавке.
И бысть сей князь Константин сызмальства беспутен, ко хмельным медам привержен и блудлив без меры. И не ведал он ни страха божьего, ни совести христианской. И сколь чад при дворе его малом в Ожске ликом на князя сего походиша, счести невмочь. Умом великим не блисташа, во всех делах слушался воли брата своего набольшего Глеба.