За длинным, обильно заставленным кушаньями и питием столом уместилась почти сотня дружинников, старые вперемешку с новыми. Слева от восседавшего во главе князя устроился воевода Змеебой, справа — Дрозд и Живень. Рядом со Змеебоем расположился боярин Минай. Гул стоит как на вокзале, собравшиеся громко разговаривают, смеются, кто-то театрально ссорится, веселя публику. Изжелта-красный свет десятков факелов на стенах таинственности происходящему не добавляет, а только усиливает впечатление вакханалии. Но вот Рогволду подносят до верху полную хмельным медом серебряную чашу с двумя ручками — дружинную братину. Шум и гам стихает, сотни глаз устремляются на вождя. Взявшись обеими руками, князь смачно отхлебнул из ведерного сосуда.
— Отцу нашему, покровителю дружин Перуну — слава! Пусть наши клинки будут остры, а враг силен, тем слаще будут победы!
— Слава!!! — громыхнула в ответ палата.
Князь вытирает мокрые усы ладонью, передает братину лучшему воеводе и дальше она идет вкруговую по всему столу. Каждый встает, говорит какие-то слова, хлебает и передает следующему соседу.
Почти все гридни из последнего набора сидят на Змеебоевой стороне. Справа от меня Вран, по другую руку Голец с Невулом и Жилой.
— За князя Рогволда! — провозглашает Вран, прежде, чем передать братину мне.
— Служу России! — само собой рвется из меня привычное. Сам удивляюсь не меньше ближних, благо остальные уже заняты яствами и не особо слышат что происходит вокруг.
Отдаю серебряную кастрюлю Гольцу и плюхаюсь на место. Вран опускает в деревянный тазик с можжевеловым стоялым медом огромный деревянный половник-черпак и щедрой рукой опустошает в мою берестяную кружку.
— Пей, Стяр, ешь, сидеть нам долго.
— Насколько долго?
— Пока под стол все не попадают! — весело скалит зубы Вран.
— Даже князь?
— Князь обычно сам уходит, редко — уводят. Пьет как тур, бочку может выцедить, сам не раз видел.
— А Змеебой?
— Этот раньше уйдет. Его дружина сегодня в сторожах, вместо нас. Проверять станет.
Сидящих напротив гридней я знаю почти всех, лишь прямо передо мной торчит незнакомый парень обросший сивой волосней и бородой в косицах. Ест и пьет мало, все на нас поглядывает. На меня, точнее.
Гвалт за столом неимоверный. Развеселенные хмелем дружинники ведут себя как на свадьбе лучшего друга. Не знаю, может на пиру так и надо, только мне с непривычки не особо уютно.
По княжескому указу приводят городской инструментальный ансамбль гудошников. Вдарили они такую какофоническую джаз-импровизацию — уши в трубочку. Рогволд сидит тащится, ладошкой по столу похлопывает, боярам тоже нравится, знай кружки в рот опрокидывают, дичью жареной зажевывают.
Голец с друзьями настроение князя разделяют. Под музыкальное сопровождение дело чревонасыщения пошло у них еще лучше. С самого утра во рту ни крохи, отрываются пацаны, девки не успевают блюда подносить.
Часа три сидим, голова уже кругом, хорошо не курит никто, чада от факелов и так хватает. Мне кажется, еще один кусок или глоток и желудок мой разорвется как перекачанный воздушный шарик.
Пятерых, дошедших до кондиции уже выпроводили за порог. Если так дальше пойдет, придется пускаться на хитрость и прикидываться вдрызг уставшим. По своей воле отсюда не уходят. Княжий пир это своего рода испытание на прочность, состязание на выносливость. Марафон, в котором я никак не желал быть победителем. Наверняка найдутся более достойные кандидаты, я лучше в сторонке постою…
Этот напротив достал уже зенками меня сверлить! Тяжело смотрит, будто я ему больших денег должен. На мои приветливые кивки не отвечает, а только пуще мрачнеет. Нет, он определенно что-то хочет…
Наконец, после седьмой кружки я не выдерживаю.
— Чего вылупился, приятель? — подмигиваю, улыбаясь. — Портрет мой по памяти рисовать собрался?
— У тебя меч моего шурина, — отвечает, не отводя взгляда.
Сказал не громко, но я услышал.
Улыбку мою как сдуло. То-то я заметил рожа у него злокозненная. Урман. Родственник околевшего от одного удара кулаком бедняги Харана. Выжидал пока я медами накачаюсь и поплыву…
Я понимаю, что это предъява и очень серьезная, а как действовать не знаю, растерялся. Кошусь на Врана, тот молча жует, воткнув стеклянный взгляд в какую-то точку на столе. Кривой как моя жизнь…
Голец с другого бока испуганно притих, ждет как себя поведу.
Вся фишка в том, что упомянутого меча на мне нет. Вообще ни у кого при себе нет оружия. Это главное и единственное требование к присутствующим на пиру. Этот тип мог видеть клинок своего шурина на мне и раньше. Тогда почему раньше не предъявлял? Чего стеснялся? Чего ему от меня нужно? Меч? Жизнь?