— Ну не до такой же степени! — Саша опять не удержался от иронии.
— Только не забывай, через две недели максимум тебе придется раствориться в тумане.
— Помню. Хотя на данный момент об этом сожалею.
— Подожди, — Иннокентий Семенович опять отключил микрофон.
— Хочет. Но не влюблен.
— Ну, если хочет, пускай трахнет! — неожиданно зло произнесла Маша.
Ей вдруг стало обидно, что ее-то мужчины не особо спрашивали. Пользовались ею и все. Правда, и она ими тоже. Так пусть и Оля познает радость мужской ласки. По заданию.
— Можно, — сухо произнес адвокат, с удивлением взглянув на Машу.
Он не понимал, что это вдруг она так разозлилась, ситуация-то складывалась просто забавная, не больше.
Через неделю Оля записала в своем дневнике:
«Сегодня ты впервые раздел меня сам. У тебя это получилось. У меня не получилось не позволить тебе это… В эту встречу все было необычно. Впрочем, с тобой всегда так… Я не знаю, какого себя ты принесешь мне. Сегодня ты был нежен. Более нежен, чем обычно. Более нежен, чем неистов…
Я совершенно не знаю тебя в обычной, повседневной жизни. И это щекочет, заставляет додумывать и задумываться, задумываться о тебе… Ранним утром в душе, за утренней кружкой кофе, по дороге в институт, на лекциях. И до вечера день продернут как искрящейся дымкой из радужной, неоновой субстанции мыслями о тебе. Ты раззолотил мои дни и ночи… О тебе закулисном, о тебе настоящем… О том, какой же ты на самом деле, и о том, что же у тебя в голове. Хочется черпать тебя полными горстями и пить маааленькими глоточками…
Может быть, это неправильно — мириться с тем, что тебя так мало в моей жизни. Но маленькая капелька тебя расцвечивает мою жизнь, и я ценю мгновения, когда могу прикоснуться к этому явлению по имени — ТЫ… Я ценю это счастье. И это счастье — великое, я нисколько не преувеличиваю. Меня трудно понять. Это необъяснимо. И никому я не собираюсь объяснять Это. Главное, что я знаю Это…, чувствую Это, живу в Этом счастье…, как в облаке. Это — великое чудо и волшебство.
Сегодня волшебство встретило меня у порога, и было тепло… Сразу обдало с порога теплом, когда ты уткнулся в меня, зарылся в меня, уткнулся в шею, в грудь, на пороге меня обнял. Твои глаза улыбались. Твои глаза были теплыми… Теплыми-теплыми… Глаза цвета стали. Сегодня это был цвет нагретой стали. Ты сказал, что соскучился. И я тебе поверила.
Каждая наша встреча для меня неожиданна. Как дождь. Каждая встреча для меня — стресс. К каждой встрече я настраиваю себя, как инструмент… Инструмент, на котором вот сейчас, вот-вот уже сейчас ты сыграешь мелодию любви… А какой она будет — не знает никто. Да я и не смею предполагать. Каждый раз эта мелодия — чистый экспромт. Каждый раз она неповторима. И в ее ускользающей неповторимости своя острота, своя прелесть… своя боль… Наш мир существует за закрытой дверью с номером семь. „До“ и „после“ этой двери живет отдельно твой мир, мой мир… А здесь — наш. Только наш. Здесь мы не просто рядом, мы — вместе. И все это может кончиться в одночасье. Но это длится. Я думаю, что это неспроста и неслучайно. Но пока я не знаю, а только могу догадываться — почему?
Ты любишь людей абсолютно тем же способом, которым их люблю я. Как сомелье любит вино. Ты любишь их разгадывать и просчитывать. Но редко кого хочется разгадывать и просчитывать, лишь немногие могут стать желанным объектом препарирования… Еще меньшим удается задержать это внимание надолго… Разложить кого-то на атомы и молекулы, а когда нечего будет раскладывать — уйти. И в этом нет цинизма ни на грамм. Это честно. Справедливо. В этом есть что-то от Истины. Никаких расшаркиваний „до“. Никаких реверансов „после“. Отсутствие прелюдии — это и есть твоя прелюдия. Ты живешь на такой высоте. На такой скорости. Кто не успевает за тобой — остается позади. И очень немногих ты по-настоящему берешь с собой… Не говоря уже о том, что никого ты не берешь в свою жизнь.
Мы живем на своих орбитах. В той точке, где они пересекаются, мы принадлежим только друг другу. А потом — кому и чему угодно…
Для тебя череда девушек, попадающих в поле зрения, женщин, девчонок и барышень, жаждущих обратить на себя твое внимание, не более, чем деревья за окном поезда, в котором мчишься ты… Деревья, деревья, деревья… Они мелькают-мелькают-мелькают, а ты едешь мимо. МИМО. И назавтра ты уже не вспомнишь ни одно из них… А хотелось ли тебе, чтобы назавтра ты об одном из них подумал? Вернулся к нему мыслями, вспомнил о нем, захотел еще и еще постоять в тени его ветвей, послушать музыку ветра в его листьях? Потянуть жадно ноздрями запах его смолы, его сухой коры, его гибкой и упругой ветки? Услышать, как сок течет? Узнать, каковы его корни: могучие и мощные или их что-то точит? Захотел ли ты увидеть его еще раз? Увидеть и разглядеть…