— Ой, Машунь, перестань. Все нормально. Просто на сердце неспокойно. Сходи к ней. Я прошу.
— Ладно, позвони, предупреди.
— Нет. Не надо, чтобы инициатива моей была. Надо, чтобы ты сама, вот так запросто, перед сном забежала. Пощебетать.
Маша недовольно фыркнула, но отложила свои графики-рисунки, быстро нырнула в джинсы, натянула футболку и пошла к двери.
— Спасибо, солнышко! — крикнул вдогонку Андрей.
Саша Попов сидел в баре. И пил. Один. Какие-то девицы пытались привлечь его внимание. Он не реагировал. Одна, посмелее, попыталась с ним заговорить. Он ее грубо отшил.
Саша пил и думал. О скотстве. О скотстве жизни вообще. О скотстве своего начальства. О рабском угодничестве, захватившем сознание людей. Ну зачем начальнику института надо было так выслуживаться перед этим Будником?!
Думал об Оле. Такой настоящей, по сравнению со всеми, кого он знал раньше.
О своей собственной скотской работе — манипулировать самым святым женским чувством — любовью.
Заказал еще. Официант взглянул на него с сомнением. «Неси! Неси! Не бзди!» — подбодрил Саша.
Завтра он Оле позвонит. Нет, нельзя. Узнают, вышибут из института.
В конце концов, что он ее-то жалеет? Благополучная дочка преуспевающего папаши. Еще кого-нибудь полюбит. А вот ему каково? Он ведь, кажется, вправду ее полюбил. По-настоящему. Но ему нельзя. Он, как проститутка, не вправе любить своих клиентов.
А он и есть проститутка. Или, как это правильно, — проститут. Проститут на службе государства.
Какого, на хрен, государства? Это Будник государство? Какие-то свои там темные делишки обстряпывает, а он совестью должен расплачиваться? Сволочи!
Саша заказал еще.
Только сейчас Маша по-настоящему прочувствовала всю глубину своей усталости, страха, растерянности…
Еще полтора часа назад мир казался прекрасным, все складывалось великолепно. Через два дня свадьба, о которой год назад она и мечтать-то не могла. Новая жизнь. И все рухнуло. Все ужасно. Какой-то дурной сон.
Когда она вошла в Олину квартиру, благо ключи захватила, думала, ее нет дома. Ни звуков телевизора, ни света. Порадовалась за девочку — ночует у своего парня. Решила оставить ей какую-нибудь веселую записочку и пойти успокоить Андрея. Зажгла свет в прихожей и увидела конверт: «Моему папе».
Сердце оборвалось. Сбежала из дома? Зачем? Неужели с Сергеем? Только этого не хватало.
Начала читать письмо и где-то на середине поняла — произошло самое страшное. Бросилась в комнату, зажгла свет и увидела Олю. Письмо так и не дочитала. Сунула машинально в карман и бросилась щупать пульс. Вроде еще что-то билось. А может, кажется? Приложила ухо ко рту. Опять, то ли кажется, то ли дышит. Набрала «скорую». Те спрашивают, что случилось.
— Девочка с собой покончила.
— Каким образом? Что сделала?
— Откуда я знаю. Приезжайте!
Что-то еще они спрашивали, она что-то отвечала. Вроде все — вызов приняли. Велели ничего самой не делать. Будто она знала, что можно сделать.
Позвонила Андрею. Сказала, чтобы не волновался и приходил. Оля заболела. Андрей прибежал через несколько минут. Посмотрел на Машу, и все понял. Она даже сказать ничего не успела. Как лось, ломанул в комнату дочери, увидел ее бездыханно лежащую, схватился за сердце и стал медленно оседать.
Маша кинулась опять звонить в «скорую». Диспетчер принялась ругаться — «скорая» не объект для розыгрышей. Маша клялась, что все правда. Что нужна вторая бригада, другому человеку плохо с сердцем. Диспетчер не верила. Только когда Маша покрыла ее отборным матом, та сообразила, что все взаправду.
Через пять минут приехала первая «скорая». Врач позвонила на подстанцию и вызвала реанемобиль. Дальше Машу выгнали на кухню. У нее началась истерика. Врач «скорой» что-то ей уколол и вернулся к Оле с Андреем. Маша заглянула и увидела, как Оле через зонд что-то закачивают внутрь. Андрею поставили капельницу.
Приехала вторая «скорая». Сначала на носилках вынесли Андрея. Потом Олю.
— Не волнуйтесь. Оба будут жить. Ручаюсь, — врач похлопала Машу по плечу.
— А куда вы их повезете?
— Обоих в Склиф. Там в справочной вам все подскажут. Не волнуйтесь. И с сестрой, и с папой все будет нормально. Вовремя нас вызвали. Молодец!
Маша вновь и вновь прокручивала в памяти все произошедшее и вдруг вспомнила, что в кармане так и осталось недочитанное письмо. Достала, прочитала и заплакала. «Нет, этого письма Андрей не увидит никогда!» — твердо решила Маша.
Беда пришла в ее дом, в Машин. Это с ее самыми близкими беда. Маша сама удивилась такой мысли. А ведь и правда — это ее семья, это ее близкие, это ее жизнь. И только тут до Маши дошло — она сама виновата в том, что стряслось. Ведь это была ее идея. И вот тогда Маше стало по-настоящему страшно. Ее охватил панический ужас — от чувства своей вины, от собственного бессилия, от разваливающейся на куски идиллической картины такого, казалось, близкого счастья.