Поляки на радостях вывесили свои пестрые знамена на церковных куполах св. Климента. Казакам это не понравилось, они напали на польский острог, захватили его, но заметив, что бояре Пожарского спокойно наблюдают за боем, плюнули с досады и пошли к себе в лагерь. «Дикари!» — проворчал Историк.
Без казаков ничего не получалось. Тогда наш славный Писец, троицкий келарь Палицын, стал ходить по станам и уговаривать станичников бросить азартные игры, пьянство и разврат и постоять, в конце концов, за истинную веру.
— А чего? Мы и постоим, — отвечали Аврамию шаткие бойцы. Сначала один отряд, потом другой, а за ними и все таборы казачьи поднялись в бой. Минину стало неудобно, он выпросил у Пожарского три дворянские сотни перебежчика Хмелевского, переправился через реку там, где сейчас Крымский мост, напал на гетманский стан и в жестоком бою перебил 500 человек из малочисленного гетманского войска. Гетман отступил на Воробьевы горы. К утру он уже бодро маршировал на Можайск.
В осажденном центре Москвы было голодно, самые небрезгливые «люди литовские» уже варили в полевых кухнях и поджаривали на кострах части тел, ненужные павшим сослуживцам.
Трубецкой и Пожарский надолго заспорили, кому ездить с докладом, а кому важно восседать на месте. Пока Дионисий их уговаривал и мирил, в Кремле стало совсем худо. 22 октября казаки пошли на приступ и взяли Китай-город. Кремлевские бояре взмолились к Пожарскому, чтобы «пожаловал, принял их жен без позору». Пожарский лично у ворот встретил княгинь да боярынь и отвел их под присмотр и на кормление к Минину. Казаки чуть не задохнулись от такой наглости. Одни, значит, годами без баб белую кровь проливают, а другие сидят на народных деньгах, в бою их не видать, спят в теремах и не в одиночку, так еще законной добычи не дают! А ну-ка, мы этого Пожарского убьем! Но покричали, погорячились и успокоились.
Кремль решил сдаться. Сперва под гарантию жизни выпустили «русских людей» — бояр Мстиславских, Воротынских и прочих. Казаки хотели их порубать. Ополчение Пожарского встало стеной за родную власть. Бояре были уведены в хорошие места «с большою честию» (!). Потом сдались поляки. Их пришлось поделить. Наши казачки свою долю военнопленных, конечно, поубивали да пограбили. А те, кому повезло попасть к союзникам, были обласканы, напоены и накормлены. Пытали только казначея Андронова, куда девал кремлевские сокровища? Недолго мучился Андронов и выдал шапки царские, кое-какие камушки, всякую мелочь. Куда подевались рога и копыта волшебного зверя, в «пы-тошном» листе не сказано.
Надо было праздновать победу. С двух разных концов Москвы двинулись в Кремлю два крестных хода. Один с Пожарским и ополченцами, другой — с казаками Трубецкого. Из Кремля им навстречу вышел третий, чисто поповский, крестный ход с известной нам Владимирской богоматерью. Москвичи все взвыли от радости и попадали на колени. Они уж и не чаяли увидеть вновь прекрасный лик. Тут бы Пожарскому подойти к Матери и сыграть сцену в стиле Годунова — «Зачем ты, Дева, меня, недостойного, тащишь в цари?…» Ну, нет, конечно, не посмел. Скромен и политически недалек был наш Дмитрий Михалыч.
Вошли в Кремль, брезгливо перешагивая через коричневые пирамидки, оставленные оккупантами. В церквях стояли чаны с недоваренной человечиной, поэтому все слова с намеком на еду вызывали у победителей немедленную рвоту. Но «обедню» все-таки отслужили.
Упустивши шанс, Пожарский поселился теперь на Арбате в окуджавской меланхолии и ездил в кремлевский дворец Годунова — к Трубецкому с докладом. От сих пор карьера Пожарского тихо угасала и окончилась, как началась: в компании мясника Минина-Сухорукого под Кремлевской стеной. Да и то, когда нужно было строить действующую модель египетской пирамиды, князя со товарищи попросили подвинуться. «Куда?» — удивленным хором спросили бронзовые от негодования Минин и Пожарский. «К богу!» — заржали лихие людишки очередного самозванца, задвигая памятник вплотную к храму Василия Блаженного.
О Русь! Блаженна еси!
МИХАИЛ ФЕДОРОВИЧ
И ОТЕЦ ЕГО ФИЛАРЕТ
Казаки постепенно рассеялись по стране для грабежа, бывали биты и стали как бы не опасны. Польский король Сигизмунд III, напротив, был грубо вытолкан Республикой на Москву, — нечего, пан король, нежиться! Русь замерла. С королем никто из панства не пошел, но странный монарх добрался-таки с парой тысяч немцев до Волоколамска. И отсюда уже честно бежал восвояси. Русь ликовала. И можно было выбирать царя.