«Ну, — подумал я, — авось твой мудрый чичероне и руководитель не провалится в Чикаго. Этот Лулу-городок на озере обладает кое-какими учрежденьицами, рассчитанными на то, чтобы провинциалы не ложились в нем спать с петухами…»
Но травяного человека из пампасов разве проймешь? Я его искушал театрами, автомобилями, катаньями по озеру, ужинами с шампанским — всеми этими маленькими изобретениями, которые вышибают из человека простые привычки. Ни черта! С каждым днем Солли становился все мрачнее и мрачнее. Я начал бояться за мое жалованье и понял, что надо идти сразу с козыря. Я сказал ему, что мы поедем в Нью-Йорк, и втолковал ему, что все эти западные города не более чем пригороды в сравнении с великим, обнесенным стенами, городом вертящихся дервишей.
Когда я купил билеты, смотрю — Солли нету. Но я знал его привычки. Через несколько часов я нашел его в седельной лавке. У хозяина были какие-то новые идеи по части подпруг и потников, внушенные опытом канадской конной полиции. Солли был так заинтересован этим, что, казалось, примирился даже с жизнью. Он поместил в этой лавке в седла около девятисот долларов.
С вокзала я телеграфировал в Нью-Йорк знакомому табачнику, чтобы он встретил меня на пароме против Тридцать Шестой улицы и приготовил мне список всех шорников в городе. Я хотел знать, где мне искать Солли, на случай, если он пропадет.
Так вот что случилось в Нью-Йорке. Я говорю сам себе: «Друг Шхирезада, ты должен заняться делом вплотную и устроить, чтоб Багдад печальному султану кислого образа понравился, — иначе тебе петля». И я совершенно не сомневался, что мне удастся.
Я начал так, как вы бы начали кормить голодающего: потихоньку. Я показал ему трамвай на Бродвее и пароходы-паромы. Затем я начал глушить его сенсациями, но всегда имея в рукаве про запас сенсацию еще более сильную.
На третий день к вечеру он выглядел, как пять тысяч приютских детей, опоздавших на пароходную экскурсию. А я менял каждые два часа воротничок и ломал себе голову, что мне сделать, чтоб развеселить этого человека и обеспечить себе мою мзду. Он заснул, глядя на Бруклинский мост. Он смотрел на небоскребы, задирая голову не выше третьего этажа. Три капельдинера еле разбудили его в самом веселом театре во всем городе.
Одну минуту я думал, что я его поймал. Я приколол ему французской булавкой к рукавам сорочки пару манжет, пока он спал, и вечером потащил его в пальмовую клетку в одном из самых больших отелей. Я хотел ему показать «Джонни-поди-сюда» и «Алису-подари-мне-что-нибудь-на-память». Их там была масса. Когда мы рассматривали их, Солли вдруг рассмеялся страшным ржавым смехом — словно кто-то передвигал складную кровать с одним сломанным роликом. Это было в первый раз за две недели, и у меня родилась надежда.
— Это ты правильно, — сказал я. — Недурная выставка открыточек. А?
— Очень мне нужно на них смотреть, на этих жеребят! — сказал Солли. — Я об них и не думал. Я вспомнил, как мы с Джорджем засунули овечьи ножницы Джонсону Лошадиной Голове в его виски. Я хотел бы быть сейчас в Атаскозе.
У меня мороз пробежал по коже.
«Мой ход, — сказал я себе. — И я должен дать ему мат в один ход.»
Я взял с Солли слово, что он будет ждать меня полчаса в кафе, а сам помчался в кебе к Лолабелле Делатур, на квартиру к ней, на Сорок Третьей улице. Я ее хорошо знал. Она пела в хоре в оперетке на Бродвее.
— Джен, — сказал я ей, — у меня здесь друг, человек из Техаса. Он вообще человек как человек, но, понимаешь ли, медведь. Я хотел бы, чтобы ты его немножко встряхнула сегодня после спектакля. Выпить и покататься, понимаешь, — потом в казино и так далее. Идет?
— А мелочишка-то у него есть? — спрашивает Лолабелла.
— Как ты думаешь, привез бы я его сюда из Техаса, если бы у него не было мелочи? Горшки денег у него, полные горшки из-под бобов.
— Притащи его после второго акта, — сказала Лолабелла, — и я проверю его верительные грамоты и текущий счет.
Около десяти часов я веду Солли в уборную к мисс Делатур. Горничная ее впускает нас. Минут через десять входит Лолабелла, прямо со сцены, прямо замечательная в костюме женщины-гренадера, в котором она выходит из рядов и говорит королю: «Добро пожаловать на наш майский парад». Ну, вы понимаете, что она получила роль не за дикцию.
Как только Солли увидел ее, он встал, вышел из уборной и прямо через ход на сцену — на улицу. Я, конечно, за ним. Ведь не Лолабелла должна была заплатить мне жалованье.
— Люк, — сказал Солли, когда я догнал его на улице, — это ужасное недоразумение. Мы, очевидно, попали в ее спальню… я достаточно джентльмен, чтобы сделать все по части извинений. Как ты думаешь, она простит нас когда-нибудь?