— Тут раньше часто ездили, сэр, — сообщил сержант, чей тягучий говор выдавал в нем выросшего в Ливерпуле ирландца. — В девяностые, когда еще не закрыли шахты в Шилю.
Это название он произнес как «шии-лу».
— Вид был как на картинке в книге — от шахт к складу идут цепочки верблюдов и ослов, груженых углем, и кули тут же, глядишь, тащат инструменты или еще чего-нибудь весом в целый центнер,[7] положат коромысло на плечи и несут. Крепкие, шельмецы, хоть и мелкие.
— А когда закрыли шахты? — спросил Эшер.
С виду сержанту, этому начинающему седеть здоровяку, было столько же лет, сколько и ему самому. По тому, как Уиллард произносил конечный звук «р», Эшер определил, что один из его родителей, вероятнее всего, мать, был родом из Южной Ирландии.
— Да уж давно, сэр. Ну, если так подумать, уголь тут добывали чуть ли не с сотворения мира. Сейчас открыли новые шахты, где-то в Таншане. Теперь, как отсюда все ушли, от Минляна мало что осталось.
Он вдруг повернулся в седле и бросил взгляд на гребень горы у них над головами. Третий раз с тех пор, как они покинули Мэньтоугоу, насколько мог заметить Эшер.
И сержант к чему-то прислушивался, как вот уже час прислушивался сам Эшер. Он тихо спросил:
— Что вы слышите, сержант?
— Наверно, обезьяны, сэр, — заговорил Барклей, и по его гортанным гласным Эшер решил, что рядовой родился где-то неподалеку от Лондонского моста. — Тут, в горах, их много, и бывает так, что они по нескольку миль преследуют всадников.
Обезьяны. Или гоминьдановцы. Что бы ни заявлял Юань Шикай, не все китайцы жили «счастливо и свободно» под властью генерала Северной армии. В Пекине все чаще говорили об отрядах ополчения, готовящихся защищать республику, если ее «временный президент» решит — а он, если верить слухам, подумывал о таком варианте, — основать новую династию и стать ее первым императором. Но, как сказал ему Хобарт на приеме у Эддингтонов, в этих безлюдных горах можно спрятать армию. Тоннели заброшенных шахт и созданные природой пещеры тянулись на много миль под землей.
Лидия запротестовала, узнав, что ее оставляют в городе собирать сплетни о Ричарде Хобарте («Почему всегда я? Возможно, вам понадобится медицинское заключение по образцам, сохранившимся у доктора Бауэр…»), но Эшер сначала хотел провести разведку и ознакомиться с местностью. Сейчас, оглядываясь на заросшее кустарником ущелье и напрягая слух в попытке распознать едва слышимые странные звуки, он порадовался, что Лидия с ними не поехала.
Он бы охотно оставил в Пекине и Карлебаха, если бы старый ученый наотрез не отказался покинуть свое «законное место» в отряде. «Я кое-что знаю об этих тварях, Джейми, — заявил он. — Я изучал их десятилетиями». Он стал более властным после смерти «матушки» Карлебах, крохотной сутулой женщины, которая много лет назад приняла у себя дома студента, впервые оказавшегося в старом пражском гетто. Она говорила только на идише, но по праву считалась выдающимся ученым. Насколько Эшер мог заключить по редким письмам от Карлебаха, после смерти жены, наступившей десять лет назад, старик все больше и больше полагался на своих учеников, время от времени приближая к себе то одного, то другого, как некогда он приблизил самого Эшера, и отдавая им предпочтение перед родственниками, с которыми у него не было ничего общего.
Последним из этих «приемных сыновей» стал молодой венгр, с равным пылом отдававшийся изучению фольклора и попыткам исправить то зло, которое его народу причинила Австрия. Его имя — Матьяш Ураи — внезапно исчезло со страниц писем, и за время путешествия Карлебах ни разу не упомянул его. Эшер подумал, что Ураи покинул учителя ради Идеи, точно так же, как и он сам, Джеймс Эшер, некогда ушел, чтобы послужить королеве и стране…
А затем связался с вампиром.
Интересно, отправился бы Карлебах в Китай, будь его жена жива? Не чувствуй он себя таким одиноким и покинутым?
Он посмотрел на своего бывшего учителя, который сейчас понукал костлявую кобылку, заставляя ее держаться рядом с конем сержанта, и спросил:
— Чем еще опасны эти горы, кроме обозленных туземцев?
— Вы про медведей и прочее в том же духе, сэр? — оба солдата посмотрели на него с недоумением, хотя младший из них, Барклей, бросил встревоженный взгляд на двуствольный дробовик, который Карлебах вез пристегнутым к седлу. — Не-ет, никаких медведей тут не водится уже лет сто как.