Мицуками молча смотрел на него с сочувствием во взгляде.
Ито прошептал еще несколько слов; все тело его тряслось.
Когда полковник ответил, Ито с мукой в голосе выдавил еще пару предложений. Эшер, охваченный чувством острой жалости, подумал, что эти слова были последними, которые молодой японец произнес как человек, обладающий разумом и волей. Затем Ито отвернулся к стене и сначала рухнул на колени, затем свернулся калачиком в самом дальнем от окна углу.
Лидия, на лице которой читалось потрясение и сочувствие, шагнула было к нему, но Эшер удержал ее. Мицуками склонился над своим слугой, затем поднялся и вернулся туда, где они стояли, рядом с подушкой и тазиком с клочками окровавленной марли.
— Он спит.
Повисла тишина. На лице атташе застыло невозмутимо-вежливое выражение, но голос не повиновался ему.
— Что он сказал? — мягко спросила Лидия.
— Что они зовут его. Заполняют его разум. Что он больше не в силах противиться им.
Эшер встретился взглядом с Лидией. Оба они по собственному опыту знали, что некоторые вампиры могут входить в чужие сны и изменять их, нашептывая свою волю смертным.
— Когда стемнеет, он попытается бежать, — тихо сказал Эшер. — Если не сегодня, то завтра. Он захочет присоединиться к ним. Мне очень жаль.
Мицуками слегка наклонил голову:
— Тут уж ничего не поделаешь.
— Если вы позволите, граф, я хотел бы проследить за ним. Чтобы проверить, не проникли ли эти создания в город.
— Мудрое решение, Эсу-сенсей, — в голосе Мицуками внезапно проступила усталость.
— До того разумнее будет держать его взаперти.
— Разумеется. Я поступлю так, как вы сказали. Благодарю вас, — он низко поклонился. — И вас также, доктор Эшер.
Он снова поклонился, на этот раз Лидии. Черные глаза за толстыми стеклами очков казались непроницаемыми, надежно скрывая все мысли и чувства.
— Мне так жаль… — начала было Лидия, но Мицуками лишь покачал головой.
— Тут уж ничего не поделаешь, — повторил он. — От имени моего слуги прошу простить его поведение. Будь он в здравом уме, он не позволил бы себе ничего подобного. Он вырос в моем доме, его отец служил моему отцу. Примите мою благодарность за то, что вы пришли и оказали всю возможную помощь.
Карлебах ждал их в гостиной, единственной комнате маленького особняка, обставленной в европейском стиле, с кушетками и стульями. Старик смотрел в окно на холодный солнечный свет, разливающийся над Пекином. Мицуками что-то сказал слуге, из чего Эшер уловил слова «два рикши» — дзирикися га нидай. Он поспешил вмешаться:
— Простите, граф, но мы с профессором предпочли бы вернуться в гостиницу пешком.
Лидия, которая сняла очки, прежде чем выйти из комнаты Ито, явно хотела спросить, чем вызвано такое решение, но потом поймала его взгляд и лишь поинтересовалась:
— Мне заказать ланч?
Мицуками усадил Лидию в его собственный возок, ожидавший у дверей особняка, и вручил ей аккуратный сверток с клочками окровавленной марли. Когда рикша потрусил прочь по пересекавшей японский квартал улице, застроенной похожими на казармы зданиями, граф проводил Эшера и Карлебаха к задней калитке, которая выходила на рю Лагрене, и поклонился на прощание.
Едва только японец отошел, Эшер взял Карлебаха под локоть и тихо спросил:
— Это Матьяш? — в глубине души он уже знал ответ.
Карлебах тяжело вздохнул и прошептал:
— Матьяш.
В его словах Эшеру почудились отголоски плача царя Давида: «О, кто дал бы мне умереть вместо тебя, Авессалом, сын мой, сын мой!»
Из-за высокой задней стены французских казарм донесся резкий звук свистка, возвещавший начало утренних учений, потом послышались громкие команды офицеров. На противоположной стороне улицы выбеленные стены таможни отражали солнечный свет, слепя глаза. Эшер подумал о молодом мужчине в белой набедренной повязке, который сейчас скорчился в углу и забылся мертвенным сном, пробудиться от которого он сможет только с наступлением темноты.
А когда темнота наступит, вспомнит ли Ито (который там, в горах, спас жизнь и самому Эшеру, и Карлебаху), как его зовут? Будет ли он помнить о семье и родных островах?
Тут уж ничего не поделаешь, как сказал Мицуками.
Некоторое время Эшер шел молча.
— Он записался на мои лекции по фольклору, — сказал Карлебах, словно продолжая давно начатый разговор, — поскольку хотел «узнать народ», чтобы затем «освободить его»… как будто политическое представительство для людей важнее уверенности, что их не разорят налогами, а их сыновей не призовут в армию. Матьяш Ураи… Он учился на юриста, да. Один из тех молодчиков, кто затевает политические беспорядки, требует независимости для своей страны и гордится толщиной дела, которое на него завели в полиции.