— А что еще мне оставалось? — Карлебах остановился и в отчаянии взмахнул руками.
— Вы надеялись, что сможете помочь ему? Сумеете обратить процесс вспять?
— Уже не знаю, Джейми, — они пересекли улицу и подошли к дверям гостиницы, чья неоготическая пышность в холодном свете солнца казалась нелепой. — Но я не мог покинуть его. И уж точно не сумел бы разыскать его в одиночку.
Затянутый в ливрею лакей вскочил, чтобы поприветствовать их. Клерк у стойки вручил Эшеру записку от Пэй Чжэнкана, к которой прилагалось старательно переведенное приглашение на встречу с Ань Лутаном через два дня в квартале Восьми переулков. Сэр Грант Хобарт также оставил записку, в которой просил повидать его в три часа пополудни.
Эшер повернулся к своему спутнику:
— Именно поэтому вы вчера ходили в австрийское посольство?
— Хотел посмотреть судовые журналы, — скрытые под густыми седыми усами губы скривились. — Как видите, я все же прислушивался к вашим рассуждениям о шпионаже, друг мой. И, как я выяснил, человек, похожий на Матьяша, в самом деле дезертировал с «Принца Генриха» по прибытии в Тяньцзинь в ноябре прошлого года. В команду он записался в сентябре, в Триесте.
Они остановились у подножия лестницы.
— Знаете, Джейми, когда греки говорили, что надежда вырвалась из ящика Пандоры вместе со всеми скорбями и печалями, одолевающими человечество, они вовсе не имели в виду, что она была единственным лучиком света среди сгущающихся туч. Так эту историю рассказывают добросердечные нянюшки, чтобы не разбить сердечки своим питомцам. На самом деле надежда — худшее из бедствий, самое жестокое испытание, какое только могли выдумать боги.
Он отвернулся и молча стал подниматься по ступеням.
12
— Черт бы вас побрал, Эшер, вы что творите? — Хобарт оторвался от бумаг, едва дождавшись, пока за слугой-китайцем закроется дверь кабинета. — Я попросил вас вытащить Рика из неприятностей, но это не значит, что вам можно повсюду совать свой нос и собирать грязные сплетни!
Пэй? Или кто-то из приятелей Ричарда обмолвился, что он — Эшер — расспрашивал о причудах старшего Хобарта… и о слугах?
— Вряд ли британский суд снимет с вашего сына обвинение в убийстве, если его единственной защитой будет «тут наверняка замешаны китайцы».
Хобарт по-прежнему занимал апартаменты, в которых жил еще до восстания: восемь комнат вокруг крохотного дворика в старом обветшалом дворце, где изначально располагалось посольство. Красные опорные столбы покрыли новым слоем краски, потолок кое-как отмыли от копоти, но позолота на древних балках осталась нетронутой. В чисто выметенном дворике не было ни цветов, ни деревьев, ни птичьих клеток, ни каменных чаш с золотыми рыбками, которые с точки зрения китайцев могли бы придать этому странному строению хоть какое-то сходство с домом.
Старший переводчик вскочил на ноги и швырнул ручку на стол:
— Снимет, если вы будете заниматься своим делом, а не гоняться по горам за призраками!
— Вы поручили мне доказать невиновность вашего сына, — спокойно ответил Эшер. — Для этого мне надо выяснить, кто мог оболгать Рика, а значит, узнать, почему его хотели оболгать.
— Почему?
Вопрос прозвучал так, словно Хобарт не понял, о чем идет речь, но внезапно расширившиеся глаза выдали охвативший его страх. Слегка запинаясь, он спросил охрипшим голосом:
— Что значит, п-почему? — он всплеснул руками, почти срываясь на крик. — Да кто их знает, этих чертовых китайцев, почему они что-то делают! Они думают не так, как мы, идиот вы этакий! Господи, да они верят, что волшебные головные повязки могут защитить их от пуль! Что их предки присматривают за ними с того света!
— Что касается людей, желающих пообщаться со своими умершими родственниками, — заметил Эшер, — то в Лондоне их предостаточно, доказательством чему служит популярность спиритических сеансов. А о превосходстве боевого духа над немецкими пулеметами вам охотно расскажут французские военачальники. Полицейское расследование проводится одинаково и в Пекине, и в Лондоне, и если мы так или иначе не выясним, почему некий китаец захотел отправить вашего сына на виселицу, лондонский судья будет знать только то, что Ричард задушил шейным платком девицу, вздумавшую женить его на себе против его воли.
Хобарт, покраснев, открыл было рот, но Эшер, знакомый с его нравом еще со времен учебы, не отвел взгляда. Тогда он отчаянно нуждался в предложенных пятидесяти фунтах, которые позволили бы завершить обучение, и поэтому научился уклоняться от брошенных в него книг, избегать физического насилия и не замечать нескончаемого потока проклятий и ругани. Успокоившись, Хобарт порою сам не помнил, что он делал или говорил в приступе гнева. «Такая уж у меня натура», — вот и все, что можно было услышать от него в оправдание…