— По моей вине… из-за моей слабости и глупости они оказались здесь, в этой стране… те самые твари, которые убили его. Я его должник. И я отомщу за него.
Почему, во имя всего святого, он решил, будто Джейми убили Иные? Лидия прижала руку к губам, не давая словам вырваться наружу. Если уж китайцы убили европейца, они постарались бы как следует изувечить тело, чтобы никто не смог опознать его… вряд ли скорбящая вдова стала бы говорить такое.
Вместо этого она выдохнула:
— Вы не можете отправиться туда в одиночку! Вы не знаете китайского!
— Я найму Пэя, того чиновника, с которым… Того самого, который помог составить карты, — Карлебах помахал зажатыми в скрюченных пальцах схемами, избегая смотреть ей в глаза, как до этого избегал имени Джеймса Эшера. — Что же касается знания… дитя мое, я знаю своих врагов. Вы нашли успокоение в том, что по-своему выслеживаете их.
Он указал на новую стопку полицейских отчетов, заботливо доставленных из японского посольства в то время, пока Лидия примеряла шесть черных прогулочных костюмов, четыре повседневных платья и вечерний наряд.
— Не лишайте же меня такой возможности.
Лидия с сожалением подумала, что не стоило показывать Карлебаху записку, отправленную ей Мицуками: «Занятия позволяют мне отвлечься от горестных мыслей, и я хотела бы надеяться, что все еще могу помочь в поиске истины, которую стремился обнаружить мой супруг».
Не уподобляется ли она бестрепетной героине какого-нибудь романа? Не подобает ли Настоящей Женщине (любимое выражение ее тетушки Лавинии; словно матки и молочных желез было недостаточно для того, чтобы считаться женщиной), утратившей мужа, полностью предаться скорби и проводить все дни в рыданиях, не имея сил встать с постели?
Она не знала. Когда скончалась ее мать, попытки родственников ложью «смягчить удар» настолько сбили ее с толку, что даже теперь она не могла припомнить, что же именно она тогда чувствовала. Отец умер внезапно, от кровоизлияния в мозг, примерно через полтора года после ее свадьбы с Джейми; к тому времени она уже три года не виделась с ним. Он лишил ее наследства, когда она поступила в Самервиль-колледж: решение, которое тогда привело ее в ужас, но в то же время чудесным образом поспособствовало браку с Джейми. На первое письмо, отправленное ею отцу после изгнания из Уиллоби-корта, она получила крайне язвительный ответ, последовавшие за тем письма, в том числе и сообщение о ее замужестве, и вовсе остались неотвеченными. Известие о его смерти расстроило и огорчило ее, но испытанные тогда чувства смешались с недоумением из-за того, что отец, к ее величайшему удивлению (и негодованию мачехи), на самом деле так и не изменил завещания, и Лидия из обедневшей парии вдруг превратилась в невероятно богатую молодую женщину.
И все же, как бы вела себя в такой ситуации Настоящая Женщина, выросшая в Настоящей Семье, а не в окружении людей, озабоченных лишь деньгами, восхождением по общественной лестнице и причудами эгоцентричного деспота, пожелавшего контролировать малейший вздох своей дочери?
Старая королева после смерти мужа долго не хотела никого видеть и почти сорок лет, до конца жизни, носила траур. Когда восьмилетняя Лидия заметила, что ничего скучнее она себе даже вообразить не может, няня довольно ощутимо шлепнула ее.
В конце концов, потратив почти час на уговоры, Лидия убедила Карлебаха осмотреть Чжуннаньхай — два больших озера в обнесенном оградой парковом комплексе к западу от высокой розовой стены Запретного города — но только днем и после того, как граф Мицуками раздобудет пропуск. В ответ на недовольное брюзжание о «вероломстве» японского атташе она спросила, уверен ли профессор, что его «пара американских солдат», напившись, станет держать язык за зубами.
— По крайней мере, немецкие шпионы не говорят на японском, — заметила она.
Насколько она знала, японским не владел никто из местных европейцев.
Вместе с полицейскими отчетами Мицуками прислал ей записку. Лидия развернула и прочла ее только поздно вечером, после того, как легла в постель с жестокой головной болью, вызванной постоянным напряжением, необходимостью время от времени разражаться рыданиями, а также сильнейшей усталостью и чувством вины.
Вины за покрасневший нос и поникшие плечи Элен, за лихорадочный блеск в глазах Карлебаха. Вины за безымянного рослого китайца. Когда Карлебах заговорил об отмщении, она едва смогла сдержать дрожь: если старик, поддавшись горю, совершит какую-нибудь глупость, Джейми никогда не простит себе этого. Как и она сама.
Записка гласила: