Этот новый генеалогический счет нашел свое отражение в летописной записи 1360 г. в связи с получением Дмитрием Константиновичем Суздальским ярлыка на великое княжение «не по отчине, ни по дедине», повторенной в этой редакции и в Никоновском, и в Воскресенском, и в Московском летописных сводах. В отличие от Карамзина А. Е. Пресняков считает эту оговорку не мнением современников события, а вставкой составителей летописных сводов XVI в. Он писал по этому поводу: «…этот текст — характерная черточка московской историографии XVI в., а не источник для событий XVI века. Свой текст Никоновская летопись тут комбинирует из двух источников: сходного с Троицкой и сходного с Воскресенской (откуда, например, слова «не по дедине, ни по отчине»), и дополняет их соображениями книжника составителя»[78].
Здесь следует отметить, что в период наивысшего могущества Суздальско-Нижегородского княжества его князья Константин Васильевич и Дмитрий Константинович не нуждались ни в каком исправлении в генеалогии их рода. Напротив, будучи потомками Андрея Ярославича, первого великого князя из этого рода, они считали себя имеющими больше прав на великое княжение, чем московские князья, чей предок являлся лишь вторым великим князем из рода Ярославичей.
После поражения в борьбе с Дмитрием Московским и потери великого княжения в 1363 г. Дмитрий Константинович как будто бы должен был отказаться от всяких надежд на возвращение на великокняжеский престол, но оказывается мысль о великом княжении все это время не покидала его. После смерти старшего брата, получив возможность снова вернуться на Суздальско-Нижегородское княжение, Дмитрий составляет новый план возвращения на великое княжение Владимирское. Воспользовавшись враждой двух ордынских ханов, он посылает к ним своего наиболее разумного сына Василия Кирдяпу. Но памятуя, какой генеалогический козырь был предъявлен в 1362 г. сторонниками московского князя, Дмитрий Константинович решает выбить его из рук соперника. По его указанию, а вероятнее всего, по совету его соратника и вдохновителя архимандрита Дионисия, мечтавшего о епископском сане, в генеалогию суздальских князей вносится исправление. Отныне они становятся потомками не Андрея Ярославича, а Александра Невского, и притом старше на одно колено, так как предок московских князей Даниил был младшим сыном Александра, а значит моложе Андрея. Вполне вероятно, что Василий Кирдяпа, помимо богатых даров, предъявил хану и этот козырь. Но результат всей этой игры был уничтожен мятежом Бориса Константиновича против брата. И все же князья Шуйские продолжали считать себя потомками Александра Невского. Этот козырь как обоснование своего права на Российский трон предъявил, в частности, Василий Шуйский.
Возникает вопрос о том, почему внесенная поправка не была изъята при редактировании Никоновского свода в 20-х годах XVI в. в скриптории митрополита Даниила. Думается, что причину этого нужно усматривать в политической ситуации того времени. Великим князем всея Руси в эти годы являлся Василий III. В то время, когда составлялся Никоновский свод (между 1426 и 1530 гг.[79]), ему было от 47 до 51 года. Он уже три года был вторично женат, но все еще не имел детей. Претендовали на великокняжеский престол в случае вполне вероятной бездетности Василия III князья Рюриковичи-Шуйские, которых при дворе, по свидетельству иностранных послов, считали принцами крови. Поэтому редактору Никоновского свода митрополиту Даниилу не было никакого резона ссориться со столь могущественными и опасными людьми.
О том, что собой представлял митрополит Даниил как личность, можно судить по характеристике, которую ему дал имперский посол Герберштейн, знавший митрополита лично: «…приблизительно 30 лет от роду. Человек крепкого и тучного телосложения с красным лицом. Не желая казаться более преданным чреву, чем постам, бдениям и молитвам, он перед отправлением торжественного богослужения всякий раз окуривал лицо свое серным дымом для сообщения ему бледности»[80]. Житейской характеристике вполне соответствует и политическая: «Его не смущало нарушение ни клятв, ни канонических установлений, зато поведение… вполне отвечало тогда требованиям светской власти»[81]. Завершим эти зарисовки воспоминанием современника, записавшего в 1539 г.: «Того же лета, февраля в 2 день, Даниил митрополит оставил митрополичество неволею, что учил ко всем людем быти немилосерд и жесток, уморил у себя в тюрьмах и окованных своих людей до смерти, да и сребролюбие было великое»[82].
82
Записки о регентстве Елены Глинской и боярском правлении 1533–1547 гг. // Исторические записки. Кн. 46. М., 1954. С. 285.