Однако, круша направо и налево, Грозный не тронул ни одного из Шуйских, которых, судя по воспоминаниям, должен был считать главными виновниками своего тяжелого детства. Заслуживают внимания и сетования Ивана IV в послании к Курбскому, в котором он упрекает Петра Ивановича в неповиновении: лишь после седьмого напоминания П. И. Шуйский и А. Курбский выступили из Пскова против немцев[267]. В данном случае речь идет о походе, в результате которого было занято около 20 ливонских городов и за который победителей осыпали царскими наградами. И в то же время в послании нет упоминаний о разгроме армии П. И. Шуйского под Уллой, сыгравшем столь роковую роль в дальнейшем ходе Ливонской войны.
Наконец, в послании к митрополиту от 5 января 1565 г. — буквально накануне введения опричнины — главным пунктом обвинений бояр являются их измены и нанесение убытков государству именно в годы, предшествующие совершеннолетию Ивана IV («до его государьского возрасту»[268]), т. е. в основном в период регенства Шуйских. Казалось бы, опричный террор должен был начаться именно с представителей фамилии Шуйских. Однако первыми жертвами террора становятся главный герой покорения Казани князь Александр Борисович Горбатый и его сын Петр, принадлежавшие к другой линии суздальских князей — потомков не Василия Кирдяпы, а его брата Семена, и в период боярского правления входившие в группировку Бельских, враждебную Шуйским. Расправе подверглись также и все близкие князьям Горбатым люди.
Совсем иной была судьба Шуйских. Именно в годы опричнины блестящую карьеру делает Иван Андреевич Шуйский, сын убитого псарями, по указу Грозного, Андрея. 13 марта 1565 г. царским приказом он переводится с воеводства в Великих Луках на пост первого воеводы сторожевого полка в Серпухов, а в октябре назначается первым воеводой полка левой руки. Находясь в этой должности, Иван Шуйский совершает поступок, который любому другому воеводе из земщины мог стоить головы или, самое меньшее, — грозил опалой. Шуйский отказывается принять полк, потому что князя Петра Щенятева — первого воеводу передового полка — он считал ниже себя по родовитости[269]. Документы не сообщают, как отнесся Иван IV к проступку Ивана Андреевича, а говорят лишь о получении последним в апреле 1566 г. чина боярина[270]. В 1569 г. с Иваном Шуйским произошла еще более неприятная история: в то время, когда он занимал высокий пост Смоленского воеводы, сбежал в Литву его слуга. Однако хозяин отделался лишь отзывом в Москву без опалы,[271] иначе говоря, — легким испугом.
Насколько ловким царедворцем являлся этот представитель рода Шуйских, видно из того дипломатического шага, который он предпринял с целью обезопасить себя и своих потомков от неприятностей со стороны взбалмошного, легкого на расправу царя. Иван Шуйский женит своего третьего сына, балованного и честолюбивого красавчика Дмитрия, на дочери всесильного любимца Грозного — Малюты Скуратова. Благодаря этому браку Дмитрий становится не только зятем Малюты, но свояком двоюродного брата царя по матери князя И. М. Глинского, а также и второго любимца царя — Бориса Годунова, женатых на двух других дочерях Малюты. Женитьба князя Рюрикова рода на дочери палача, видимо, очень понравилась Ивану IV, и организатор брака И. А. Шуйский в 1572 г. являлся уже первым боярином в опричнине, т. е. главой Опричной Думы[272]. И. А. Шуйский погиб в бою в 1572 г. почти одновременно с Малютой Скуратовым, успев обеспечить своим пятерым сыновьям твердое положение при дворе Ивана Грозного.
Иной путь избрал сын Петра Ивановича — Иван Петрович Шуйский. Он пошел по стопам отца, успешно продвигаясь на воеводских постах; в 1572 г. Иван Петрович получил чин боярина.
Особое расположение Грозного к Шуйским сказалось в 1575 г., когда представители всех трех линий этой фамилии, а именно Иван Петрович, Василий Федорович Скопин-Шуйский и три брата — Василий, Андрей и Дмитрий Ивановичи, из которых старшему Василию исполнилось лишь 25 лет, были приглашены на очередную свадьбу Ивана IV. Отмечая, что Шуйские являлись, пожалуй, «единственными представителями княжеской аристократии на торжественном бракосочетании царя в 1575 г.», А. А. Зимин видит причину привязанности Грозного к представителям этой фамилии в близости Шуйских к опричной среде, так как отец трех указанных братьев Иван Андреевич, очевидно, входил в состав опричнины[273]. Даже если согласиться с этим выводом, хотя он и не подтверждается источниками, то уж ни Иван Петрович, ни В. Ф. Скопин-Шуйский, безусловно, никакого отношения к опричнине не имели. Любопытна приведенная А. А. Зиминым характеристика всех названных Шуйских, которую дал английский посол Д. Флетчер, знавший их лично. В. И. Шуйский «почитается умнее своих прочих однофамильцев», а князь Андрей — «за человека чрезвычайно умного», чего нельзя сказать о В. Ф. Скопине-Шуйском, который более знатен, чем способен «для советов». Что же касается И. П. Шуйского, то это «человек с большими достоинствами и заслугами»[274]. Он один из всей фамилии числился в Дворовой тетради. Летом 1576 г. Иван Петрович как старший боярин судил местническое дело Ф. Ф. Нагого с В. Г. Зюзиным.
270
3имин А. А. Состав Боярской Думы в XV–XVI веках // Археографический ежегодник за 1957 г. М., 1958. С. 73.
273
Зимин А. А. В канун грозных потрясений: Предпосылки первой крестьянской войны в России. М., 1986. С. 20.