Но Лжедмитрий имел в Москве много сторонников, которые докладывали ему во всех подробностях о поведении Шуйских. Да и сам Василий Иванович был слишком раздражен, чтобы соблюдать необходимую осторожность. Самонадеянность Шуйского стоила ему и его семье очень дорого.
Особенно старательно следил за всеми враждебными происками против нового царя П. Ф. Басманов, ставший его ближайшим другом и соратником. Братьев Шуйских арестовали по его доносу в первой половине 1606 г. Р. Г. Скрынников ставит под сомнение приведенную нами версию С. Ф. Платонова, считая, что Шуйские всегда оставались «трезвыми и осторожными политиками. Спешили не столько Шуйские, сколько Лжедмитрий. Даже если заговора не было и в помине, ему надо было выдумать таковой». В защиту своей версии историк выдвигает аргумент: Лжедмитрий боялся, что «князь Василий Шуйский предъявит претензии на трон при первом же подходящем случае»[321]. На наш взгляд, доказательства, приводимые Р. Г. Скрынниковым, менее убедительны, чем доводы С. Ф. Платонова. Вспомним, с каким восторгом был принят большинством московского населения новый царь. А ведь его признала и значительная часть боярства, и даже мать Дмитрия — старица Марфа, которую по приказу Лжедмитрия I юный государев мечник князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский привез из монастыря[322]. Эти факты говорят о твердых позициях, занимаемых Самозванцем в первые дни его царствования.
Н. М. Карамзин на основании многочисленных свидетельств современников — русских и иностранцев — так описывает суд над Василием Шуйским: князя с братьями «велели судить, как дотоле еще никого не судили в России: Собором, избранным людям всех чинов и званий. Летописец уверяет, что князь Василий в сем единственном случае жизни своей явил себя героем: не отрицался; смело, великодушно говорил истину, к искреннему и лицемерному ужасу судей, которые хотели заглушить ее воплем, проклиная такие хулы на венценосца. Шуйского пытали; он молчал; не назвал никого из соумышленников и был один приговорен к смертной казни; братьев его лишили только свободы». Василия поставили на помост около плахи, и Петр Басманов с Лобного места зачитал от имени царя: «Великий боярин, князь Василий Иванович Шуйский, изменил мне, законному государю вашему, Димитрию Иоанновичу всея России; коварствовал, злословил, ссорил меня с вами, добрыми подданными: называл Лжецарем; хотел свергнуть с престола. Для того осужден на казнь: да умрет за измену и вероломство». Князь Василий, уже обнажаемый палачом, громко воскликнул к зрителям: «Братья! Умираю за истину, за веру христианскую и за вас». Когда голова осужденного уже лежала на плахе, вдруг все услышали крик: «Стой!» — и увидели скачущего из Кремля гонца с указом в руке, в котором Шуйскому по ходатайству царицы-инокини Марфы, матери царя, объявлялось помилование[323]. Всех троих Шуйских сослали в Галицкие пригороды; имения описали, дома разорили.
Академик Л. В. Черепнин дает весьма остроумную и убедительную оценку этого суда. «Форма соборного судопроизводства, — пишет историк, — очевидно, была выбрана Лжедмитрием потому, что он искал популярности среди различных сословий Русского государства. Лжедмитрий применил довольно ловкий прием: осуждению Василия Шуйского он придал характер соборного приговора, помилование же (уже на Лобном месте) этого приговоренного к смерти боярина должно было выглядеть в глазах населения как акт личного царского милосердия»[324].
Однако Лжедмитрий I ошибся в своих расчетах. Очевидцы события пишут, что «вся площадь закипела в неописуемом движении радости»[325]. Реакция народа понятна: Шуйский своим поведением на суде, и особенно на Лобном месте, стер с себя те грязные пятна, которые лежали на нем, и уже никто не вспоминал, какую роль играл В. Шуйский в смерти царевича Дмитрия. Напротив, его смелое поведение импонировало простому народу, а боярские круги, недовольные воцарением Самозванца, увидели в Василие Шуйском надежного лидера. Есть все основания считать, что Лжедмитрий — храбрый воин и ловкий авантюрист, но неопытный политик — не только ничего не выиграл этим процессом, но, напротив, недооценил ум и большой опыт прожженного интригана Василия Шуйского, который в силу своего политического чутья и логики, а возможно, и зная о характере Лжедмитрия от кого-нибудь из его близкого окружения, понял замысел Самозванца. Возможно, в этом крылась причина смелого и уверенного поведения Шуйского на суде, под пытками и на плахе.
321
Скрынников Р. Г. Социально-политическая борьба в Русском государстве в начале XVII в. Л., 1985. С. 308, 309.