«Когда-то это было так! — кричал вспотевший Панкаров. — Но теперь меня не в чем упрекнуть, я никому не причиняю вреда!»
Герсен поморщился: неужели в каждой такой ситуации он будет испытывать приступы тошноты, отвращения, мучительного сожаления? Сделав над собой огромное усилие, он придал голосу сухость и ровность: «Вполне возможно, что ты говоришь правду. От твоих денег, однако, разит кровью и болью. Кроме того, ты, несомненно, сообщишь обо мне первому попавшемуся агенту любого из пятерых поименованных лиц».
«Нет, нет! Клянусь! А мои деньги — забирай все, что есть!»
«Где твои деньги?»
Панкаров пытался отсрочить неизбежное: «Я покажу, где».
Герсен скорбно покачал головой: «Приношу извинения. Скоро ты умрешь. Все люди умирают; с твоей стороны лучше сделать что-нибудь перед смертью, чтобы искупить причиненное зло...»
«Под моим погребальным монументом! — завопил Панкаров. — Под каменным памятником перед фасадом усадьбы!»
Герсен прикоснулся к шее Панкарова пипеткой, увлажнившей кожу каплей саркойского яда: «Я съезжу, проверю, так ли это. Тем временем ты заснешь и будешь спать, пока мы не увидимся снова». Это была чистая правда. Панкаров облегченно расслабился и умер через несколько секунд.
Герсен вернулся в Крайгород — обманчиво безмятежное скопление вычурно декорированных трех-, четырех- и пятиэтажных особняков, утопающих в зеленых, лиловых и черных древесных кронах. В предрассветных сумерках Герсен не спеша прогулялся к особняку Панкарова по тихому переулку вдоль тыльной ограды, перемахнул через ограду и вышел на передний двор. Каменный погребальный монумент возвышался посреди двора: массивное сооружение из мраморных сфер и кубов, увенчанное скульптурным изображением Парсифаля Панкарова в благородной позе — с лицом, обращенным к звездам, и раскинутыми, словно обнимающими небо руками. Пока Герсен любовался памятником, с парадного крыльца спустился паренек лет тринадцати или четырнадцати.
«Вас прислал отец? Он опять ночует с жирными бабами?»
Герсен подавил в себе неизбежный прилив жалости — и в то же время отбросил любые помыслы о конфискации состояния Панкарова: «Твой отец просил передать сообщение».
«Пожалуйста, заходите! — паренек дрожал от беспокойства. — Я позову маму».
«Нет. Никого не надо звать. У меня нет времени. Слушай внимательно! Твоему отцу пришлось срочно уехать. Он не знает, когда сможет вернуться. Может быть, никогда».
Подросток слушал, широко раскрыв глаза: «Он... он сбежал?»
Герсен кивнул: «Да. Его нашли старые враги, он больше не смеет здесь показываться. Он просил передать тебе или твоей матери, что его деньги спрятаны под погребальным монументом».
Паренек пристально смотрел на Герсена: «Кто вы такой?»
«Никто. Всего лишь посыльный. Передай матери слово в слово все, что я тебе сказал. Да, еще одно: когда будешь искать тайник под монументом, будь осторожен. Там могут быть взрывные ловушки или какие-нибудь другие опасные устройства, защищающие клад. Ты понимаешь, о чем я говорю?»
«Да. Там может быть бомба».
«Именно так. Будь осторожен. Попроси помочь кого-нибудь, кому ты доверяешь».
Герсен улетел из Крайгорода. Ему пришло в голову, что несколько дней в тишине и покое на дикой и суровой, редко посещаемой планете Смейда помогли бы ему справиться с беспокойной совестью. «Когда нарушается равновесие? — спрашивал он себя, пока разведочный корабль скользил по разрыву во времени-пространстве. — В какой момент справедливость становится чрезмерной?» Конечно, он еще далеко не перешагнул эту границу. Парсифаль Панкаров более чем заслужил беспощадную казнь. Но его жена, его сын? Им придется нести часть наказания — за что? Зачем? Для того, чтобы жен и детей гораздо более достойных людей не постигла гораздо худшая судьба... Так убеждал себя Герсен. Но растерянный, помутневший взгляд подростка не стирался из его памяти.
Судьба сама решила, кто из преступников должен был поплатиться в первую очередь. События в таверне Смейда столкнули Герсена с Палачом Малагейтом — первым, чье имя выболтал под пыткой Парсифаль Панкаров. Лежа в постели, Герсен тяжело вздохнул. Панкаров был мертв; несчастный, ничтожный Луго Тихальт, скорее всего, тоже был мертв. Все люди смертны — пора было покончить с колебаниями. Герсен усмехнулся в темноте, представив себе Малагейта и Красавчика Дасса, взламывающих монитор его корабля. Прежде всего, им не удалось бы открыть монитор ключом, что само по себе создавало нешуточное препятствие, особенно если они подозревали, что устройство защищено от взлома взрывным зарядом, ядовитым газом или кислотой. Когда, приложив немалые усилия, они извлекут наконец волокно, на нем не будет никаких записей. Монитор Герсена был не более чем бутафорией; он даже не позаботился его включить.