Герсен смог только покачать головой: «Мы поговорим об этом позже».
Рампольд многозначительно кивнул и вернулся к стеллажу. Герсен взглянул на Деттераса, Келле и Войноткача, время от времени продолжавших отрывочную беседу у носового иллюминатора. Судя по всему, они согласились — молчаливо или нет — игнорировать новых пассажиров настолько, насколько позволяли обстоятельства. Герсен мрачно усмехнулся. Тот из них, кто был Малагейтом, не хотел встречаться лицом к лицу с Хильдемаром Дассом. Дасс был человек вульгарный и примитивный — того и глядишь, выболтает что-нибудь чреватое неприятнейшими последствиями. Разумеется, Малагейт приветствовал бы возможность перемолвиться с Дассом парой тихих слов, чтобы предупредить и ободрить его — или, что в равной мере согласовалось с характером Палача — возможность незаметно прикончить Дасса.
Сложилась неустойчивая, напряженная ситуация: рано или поздно она должна была разрядиться и привести к формированию более откровенных отношений. Герсен оценил возможности намеренного ускорения развязки — он мог бы, например, привести Дасса в салон или, наоборот, пригласить трех администраторов в трюм... Герсен решил ждать. Никто не возразил против того факта, что он все еще был вооружен. Руководители факультета галактической морфологии, судя по всему, убедились в том, что у Герсена не было преступных намерений, и не требовали, чтобы он вернул лучемет в корабельный сейф. «Поразительно!» — думал Герсен. Даже теперь у Малагейта не было оснований подозревать, что Герсен на него охотился. Значит, он все еще уверен в том, что полностью контролирует положение вещей, и мог бы, сославшись на любопытство, попробовать свидеться с Дассом.
«Бдительность прежде всего!» — повторял себе Герсен. Ему пришло в голову, что в возникшей ситуации Робин Рампольд мог бы оказаться полезным союзником. Какие бы психические искажения и подсознательные мотивы ни вызвала семнадцатилетняя пытка, в том, что касалось Хильдемара Дасса, Рампольд не уступал в бдительности самому Герсену.
Герсен поднялся на ноги и прошел на корму, через двигательный отсек и в трюм. Дасс не изображал стоическую покорность — глаза его впились в Герсена с неизбывной ненавистью. Герсен заметил кровоточащие пальцы Красавчика. Отложив лучемет на полку, чтобы упредить попытку Дасса как-нибудь завладеть оружием, Герсен подошел ближе, чтобы проверить состояние хомутов. Дасс немедленно начал бешено пинаться. Герсен ударил его по шее ребром ладони, и Дасс обмяк. Убедившись в надежности хомутов многожильного троса, Герсен отступил так, чтобы Дасс больше не мог его достать.
«Возникает впечатление, что твои прегрешения не остались незамеченными», — заметил Герсен.
Дасс плюнул в него. Герсен отскочил: «На твоем месте я не стал бы оскорблять тех, от кого зависит твоя судьба».
«Фа! Что еще ты можешь со мной сделать? Думаешь, я боюсь смерти? Я живу только ради ненависти».
«Рампольд просил передать тебя на его попечение».
Дасс фыркнул: «От одного моего вида его прошибает вонючий пот, он начинает лебезить и пресмыкаться. Он мягче меда. Мне даже не доставляет удовольствия причинять ему боль».
«Интересно будет посмотреть, сколько времени потребуется, чтобы сделать из тебя такую же тряпку».
Дасс снова сплюнул. Помолчав, он рявкнул: «Как ты нашел мою звезду? Говори!»
«Мне предоставили информацию».
«Кто?»
«Какое это имеет значение?» — пожал плечами Герсен. Он стремился закрепить в уме Дасса необходимое подозрение: «Тебе никогда не представится возможность с ним рассчитаться».
Дасс оскалился отталкивающей ухмылкой: «Он здесь, на корабле?»
Герсен не ответил. Стоя поодаль, в тени, он наблюдал за Дассом. Конечно, Дасс должен подозревать — должен быть практически уверен — в том, что Малагейт находится на корабле. Он мог быть уверен в этом не меньше самого Малагейта.
Герсен сформулировал и отбросил несколько вопросов, рассчитанных выудить из Дасса имя Малагейта. В лучшем случае такие вопросы были слишком очевидны или, наоборот, слишком коварны; в худшем случае Дасс мог понять, что Герсен нуждается в сведениях, и стал бы еще осторожнее.
Дасс сделал неуклюжую попытку подольститься: «Слушай! Ты же сам говоришь, что у меня не осталось никаких шансов, что я в твоих руках — чего ты боишься? Почему не скажешь, кто меня предал?»
«А кто, по-твоему, мог тебя предать?»