И только Борис Годунов пытался убедить царя Фёдора, что он напрасно дал волю синклиту — и боярам и духовенству — и пора было сказать своё твёрдое государево слово. И как-то в один из зимних вечеров Борис завёл с царём разговор.
— Тебе, государь, Россия будет петь осанну, если ты укоротишь нравы бояр. Небось при твоём батюшке такого не случилось бы.
— Истинно не случилось бы. Токмо что я за отец буду, ежели не сумел вразумить своих детей словом.
— И патриарх Царьградский тревожится, — продолжал гнуть своё Борис, — русские-то морозы ему непривычны.
Но Фёдор, казалось, не слушал правителя. А в Николин день, когда первые крепкие морозы пришли, когда цены на хлеб построил Никольский торг да от пирогов праздничных дух по Москве завитал сдобный, Фёдор сказал Борису:
— Вот Рождество Христово отпразднуем, колокольными звонами потешимся, там и богоугодное завершим...
Готовились к завершению «богоугодного дела» и на Варварке, в родовом гнезде бояр Романовых. Теперь, после смерти Никиты Романова, за старшего в роду стал Фёдор Никитович. Ему был пожалован боярский чин, он заседал в Думе вместе с именитыми старцами.
Судьба патриаршего престола его волновала больше, чем кого-либо среди бояр. Разве что ещё князя Фёдора Мстиславского. Да с ним Романов дудел в одну дуду. Оба они, живота не жалея, бились против худородного боярина Бориса Годунова. Правителем-то они его признавать не хотели.
Фёдор Романов в свои тридцать четыре года был горяч, порывист, не прочь за девицами и девками поволочиться. Все они, и именитых родов, и из простонародья, засматривались на Фёдора, потому что вельми он взял и статью, и басотой, и речью красной, и удалью молодецкой. Да и в любовных утехах проворный был. Какая девка понравится, не упустит. Но пришёл час остепениться. Батюшки боярина Никиты Романовича не стало, надо своим умом жить, братьев уму-разуму наставлять.
И всё чаще задумывался молодой боярин. О чём? Секрет был — и не было его. Как и Фёдор Мстиславский, как Богдан Бельский, гадал он, кому звезда зажжётся за гранью жизни царя Фёдора. Присно грех был думать о том. Но Фёдор, помолившись Богу, нет-нет да и позволял себе заглянуть за предел. Веху на том пределе Фёдор не ставил: да пусть здравствует царь Фёдор долгие лета. Но придёт тот час, когда держава позовёт на опустевший престол кого-то сильного и умного, и скажет народ: «Веди нас, государь, рабов своих, к Царствию Небесному!»
А кто укажет народу будущего его отца? Да только церковь со своих амвонов. Да выходило, что без борьбы не возьмёшь в свои руки церковь. И был один путь овладеть ею: посадить на престол угодного святителя. А сиим для Фёдора был один доброжелатель — митрополит Дионисий. Да, бывший, да, в опале. Тем паче поднять его нужно. И Фёдор Романов думает уже о том, кто встанет с ним рядом, кто подставит плечо, чтобы поддержать Дионисия. «Тут без князя Мстиславского не обойтись. И Черкасские князья нужны, и Сицкие. Да прежде — Мстиславский», — решил Фёдор.
Встретив князя на богослужении в Архангельском соборе, Романов подошёл к своему тёзке.
— Боярин, думы одолевают, поделиться мыслю, — сказал Романов.
— Приди в мои палаты, там и погутарим, — ответил именитый князь Романову. «А как же, не мне до тебя, молоденького, идти», — рассудил Мстиславский. — В никольщину всем двери мои открыты.
— На никольщину и друга зови и недруга проси... Да как бы не обмишулиться, князь Фёдор Иванович, — с умыслом сказал Романов.
А умысел откуда? Да знал же Фёдор Романов, что ноне Фёдор Мстиславский встречается с князем Василием Голицыным да с боярином Петром Басмановым. Тут не надо быть загадником-ясновидцем, дабы сказать князю Мстиславскому, что с огнём играет. Оба они довлели к Борису Годунову, и в соучастие их было рискованно брать.
У Мстиславского на будущее другой расклад. Он мыслил пока жить мирно-тихо с Годуновым. Да и возносить иной раз. Пока. И Дионисий, если удастся вытянуть его из опальной ямы, должен служить возвышению Бориса. Тоже пока. А там, в нужный час, Дионисий не подведёт. Хитрость, а что поделаешь.
Фёдор Мстиславский считал себя именитее Романовых. И похитрее был. Потому и звал к себе молодого боярина.
Романов, однако, тоже не вельми прост, пыль ему в глаза не пустишь. Да за общее дело болел, вот и шёл к Мстиславскому. А ежели о родовитости, то и тут Мстиславские не ровня Романовым, ступени рода Романовых повыше к царскому трону. Мстиславские шли от литовского князя Явнутия и даже не были коренным московским родом. Посему бояре невысоко ценили породу Мстиславских, находили, что в именитые они попали да в Кремле палаты держат волею Ивана Грозного.