А где-то на окраине Москвы в Страстном монастыре белоозёрские звонари, с утра хватившие хмельного, в радостном азарте затеяли игру звонкую на малых колоколах:
Большой колокол монастыря проспал, а как проснулся да показалось, что он на Беломорье, — и рявкнул:
«По-чём трес-ка? По-чём трес-ка?!»
Малы колокола, что уже разгулялись, весело затараторили:
«Две ко-пей-ки с по-ло-ви-ной! Две ко-пей-ки с по-ло-ви-ной!»
Звонари Высоко-Петровского монастыря, тоже из северян, твёрдо знали цену трески и осадили врунов:
«Вре-те, вре-те — пол-то-ры! Вре-те, вре-те — пол-то-ры!»
Большой колокол Страстного монастыря в негодование пришёл: ему да его пастве перечат. Размахнулся языком, о край бахнул:
«Пусть мол-чат! — И ещё раз: — Пусть мол-чат! Не кри-чат! Их уб-рать! Их уб-рать!»
Не согласились с ним малые колокола, не испугались. Ведь праздник. И разгулялись, развеселились. Да прощены будут за вольность. И полилось над первопрестольной завыпевание:
«К нам! К нам! С пи-вом к нам! — И ещё громче: — К нам! К нам! С вод-кой к нам! С чар-кой к нам! С вод-кой к нам! С чар-кой к нам!»
«Лебедь» рассердился, к порядку стал призывать мелкую братию:
«Кто шу-мит? Кто шу-мит? Бо-га пусть не гне-вит!» Да знал он, «Лебедь», что в такие праздники на Москве никто не хотел гневить Бога. Зачем?
Под колокольные звоны народ московский по питейным избам, по кружечным домам пиво да брагу пил, медовухой «закусывал». По улицам девки в нарядных кокошниках гурьбой летали, громко смеялись. Все на Красную площадь шли. Молодым в сей день песни петь надо. И поют:
Старый подгулявший стрелец, что Казань воевал, скрипит по снегу деревянной ногой и тоже песню поёт. Да боевую, стрелецкую:
Вороний грай, колокольный перезвон, гул ликующей толпы заглушили песни девушек и старого стрельца. Народ валил и валил к кремлёвским соборам, где свершалось великое таинство венчания патриарха всея Руси.
В Соборной церкви под двуглавым орлом святой пастырь всемирного христианства Иеремия благословил первого российского патриарха и, возложив на него пергаментной прозрачности руку, помолился:
— Да будет сей архиерей Иисусов неугасаемым светильником веры, сопрестольником великих отцов христианства.
И когда Иеремия снял дрожащую руку с головы Иова, на него надели митру с крестом и короною. И два патриарха, Константинопольский и всея Руси, стали вместе вести богослужение.
Потом Иова проводили в алтарь. Он разоблачился. Под звуки песнопения к патриарху подошёл царь Фёдор, надел ему на грудь драгоценный крест с животворящим древом, бархатную зелёную мантию с источниками, нанизанными жемчугом, и белый клобук со знаменем креста. Осмотрев патриарха и оставшись доволен, царь подал ему жезл святого Петра-митрополита. На глазах у Фёдора от умиления и восторга стояли слёзы. Иов тоже прослезился от волнения.
— Да будешь ты отныне именоваться главою епископов, отцом отцов, патриархом всех земель северных по милости Божьей и по воле царской, — сказал торжественно Фёдор.
Иов благословил царя, трижды осенил его крестом, и они посидели рядом в присутствии Иеремии и митрополитов. Встали, вместе вышли на амвон. Иов стал благословлять народ. А хор пел восхваление царю и двум первосвятителям, Константинопольскому и Московскому.
Под песнопение Иов и Иеремия, а следом за ними царь Фёдор и вся царская свита, бояре, всё духовенство вышли из собора.
Возле паперти отроки в белых одеждах держали осляти. Они помогли Иову сесть на него, и царь Фёдор взял за повод осляти и повёл его впереди тысячелюдной толпы. Царь довёл осляти до Фроловых ворот, передал повод Годунову. Процессия вышла из Кремля и потекла вдоль кремлёвских стен, вдоль реки Неглинки, Москвы-реки.
Казалось, со всей России сошлись к Кремлю юродивые, калики, слепые, немые, безрукие, безногие, из тех, что ещё опричники Малюты Скуратова-Бельского лишили радости жизни. Все они ждали благословения, все жаждали узреть, заговорить, услышать, крепко встать на ноги, получить отпущение грехов, избавиться от бесплодия и дурных болезней. Все просили Иова о ниспослании чуда. Все ждали чудес!