— Боже мой, внемли мне: для чего ты оставил меня? Далеки от спасения моего слова вопля моего...
Молясь, Иов всё время прислушивался. Тишина, царящая в палатах, казалась ему хрупкой. Он ждал, что вот-вот через мгновение за стенами палат, за стенами Кремля, по всей Москве набатно зазвучат колокола, небо озарится заревом пожарищ — да так оно и будет — и толпы обезумевших горожан ринутся на Красную площадь, ворвутся в Кремль и потребуют возмездия за содеянное злодеяние над царёвым отроком.
Патриарх просил Всевышнего защитить невинных от произвола и насилия.
— На тебя уповали отцы наши, и ты избавлял их. К тебе взывали они — и были спасаемы. На тебя уповали — и не оставались в стыде...
Тишина не взрывалась. Она была глубокой и давящей. Она казалась неестественной. И это тоже пугало патриарха. Не должно быть тишины в такое время, считал он. И просил защиты у Всевышнего от тишины, которая виделась ему живым и коварным существом.
— Множество тельцов обступили меня, тучные Вассианские окружили меня. Раскрыли на меня пасть свою, как лев, алчущий добычи и рыкающий. Я пролился, как вода; все кости мои рассыпались, сердце моё сделалось как воск, растаяло посреди внутренности моей.
Всё ниже склоняясь к полу, Иов просил Бога с каждой новой фразой усерднее:
— Сила моя иссохла, ибо псы окружили меня, скопище злых обступило меня, пронзили мои руки и ноги мои...
Но ты, Господи, не удаляйся от меня, поспеши на помощь мне. Избавь от меча пушу мою и от псов, одинокую мою...
Иов замолчал. Но впервые за семь десятков лет он не почувствовал облегчения. Это открытие испугало его. Он встал с колен, торопливо прошёл в угол церкви, сел на скамью и не мигая смотрел на огонь лампад, горящих перед иконостасом, и пытался разобраться в себе, во всём том, что случилось в православной Руси по его святейшему упущению, за что и казнил теперь себя патриарх.
Вечером 17 мая пришло из Углича известие о том, что 15 мая в шестом часу пополудни в палатах князей Нагих в падучей болезни обрёк себя на смерть престолонаследник царевич Дмитрий, отрок по восьмому году со дня рождения. Сие событие трагической смерти заставило скорбеть всех россиян.
И не только скорбеть. Москва пришла в движение, волновалась, грозила Кремлю, нагоняя страх на вельмож. Неутешно плакал царь Фёдор, потеряв своего младшего брата. На колокольне Успенского собора, главного храма России, второй день гудел проводной колокол. Ему вторили колокола по монастырям, соборам и церквам всей Руси. Смерть отрока царской фамилии вызвала в душах людей небывалый отзвук. Кто-то в отчаянии или в неистовстве и со злодейским умыслом поджёг Москву. Но и пожар не помешал печалиться и горевать москвитянам. И никто не верил, что отрок убил себя сам. Не верили! Не хотели!
Как всё случилось в Угличе, пока знал больше других патриарх Иов. Но он и себе не хотел признаваться, что знает правду. И патриарх делал вид, что ему ведомо не больше, чем другим. Пока он видел только то, как прискакал из Углича гонец с грамотой и его отвели к Борису Годунову. А написано было в той грамоте, что царевич Дмитрий, играя в тычки, в судорожном припадке заколол себя ножом. И случилось это от небрежения князей Нагих. И теперь они, закрывая свою вину, бесстыдно оклеветали дьяка Михаила Битяговского, да сына его Данилу, да племянника Никиту Качалова, якобы насильственно отнявших жизнь у царевича Дмитрия.
Борис не осмелился нести грамоту к царю один. Он позвал патриарха. Иов в тот скорбный час мало думал о подоплёке событий. Он всё принимал искренне, дай человек, в чистоте душевной близкий к Господу Богу.
Иов читал грамоту — и руки у него тряслись, и голос срывался, и слёзы застили глаза. Он не мог читать. Нужно было прийти в чувство. И царь Фёдор, похоже, не в состоянии был слушать. Лицо его побледнело, покрылось холодным потом, глаза блуждали. Он опустился на колени и горько заплакал. Патриарх кой-как дочитал грамоту и тут 100 же встал на колени рядом с царём. Его примеру последовал Борис. И все трое зачали молитву по усопшему.
Фёдор и после молитвы неутешно плакал. Наконец встал с колен, перекрестился на образ Иисуса Христа и сказал:
— Да будет на то воля Божья! — И поверил, что всё так и было с его младшим братом, как сказано в грамоте.
В царёв покой вошла царица Ирина. Она тоже была в слезах и бледная как полотно. Подойдя и брату со словами: «Горе нам, горе!» — ткнулась по-бабьи ему в грудь. И лишь после этого подошла к царю, принялась его утешать.