Годунов подошёл к царю с низким поклоном, свято соблюдая вековой порядок.
— Да пошлёт Господь Бог тебе, мой государь, благоденствие на многие лета, и царице-матушке...
Какими разными были сии высшие правители России: коронованный, предпоследний в ряду Калитиного племени и некоронованный, в прошлом из худородных бояр. Фёдор — мал ростом, худощав, словно заморён недугом, бледнолиц, с реденькой прозрачной бородкой, простодушен лицом и тих голосом. Борис, в отлику, статен, широкоплеч, благороден лицом, чёрная опрятная борода придаёт ему мужественный вид, глаза умные, проницательные и быстрые.
Первым разговор начинает царь.
— Что там гость желает видеть в моём государстве, какие заботы привели чужеземного странника? — спрашивает Фёдор.
— За милостынею прибыл, мой государь, — отвечает без обиняков Борис. — А ещё имеет желание беседовать с тобой о церкви, о Боге, зная твоё рвение и благочестие.
— А пользой государству моему озабочен?
— Он прозорлив, мой государь. Ежели поспособствуем, польза от его гостевания великая будет твоей милости и твоей державе.
— Коль так, награди щедро.
— Мысли твои, государь, он прочитал, а суть их великая... — И только шёпот исходил от правителя, будто шумела под ветром листва, а слова тонули в духоте палаты. Но было видно по торжествующей улыбке Фёдора, что «прочитанные» Иоакимом мысли государя российского, совпадали с державным честолюбием Фёдора, были ему приятны, и он уверовал в то, что это его собственные мысли, и проникновенно сказал:
— Спасибо, правитель. Ты и наш гость верно изрекли моё желание. Церковь моей державы ноне — оплот христианства и заслуживает того, чтобы на Москве утвердился патриарший престол. Мы скажем своё слово на недельном Соборе.
— Тебе, государь, спасибо за щедрую заботу о рабах твоих, — ответил смиренно Годунов.
Царь оставлял Бориса ужинать, но тот только в редких случаях, да и то по приглашению сестры, оставался у царя на трапезу.
...В пятницу, как заведено было годами, в Столовой палате дьяки созвали Собор, что и боярской Думой называли. День приходился на Марию-Магдалину, и бояре сожалели, что нынче по вотчинам в поле не работают — гроза убьёт. Да и работали бы пользы для, но царь Фёдор повелел россиянам строго блюсти церковные законы.
На недельном Соборе царь держал совет с думными боярами, думными дьяками, с князьями церкви о самых важных делах государства. На этот раз предстояло держать совет о русской православной церкви. Все, кому должно быть в Столовой палате, уже собрались. Ждали царя. Он пришёл торжественный, в золотой ризе, сел на троне, бородкой в бояр упёрся, голубыми глазками — в расписной потолок. Неподалёку от царского трона, за четырёхугольным столом, близ которого размещалось двадцать человек, сели митрополиты Иов и Дионисий, архиепископы, епископы и бояре самых знатных фамилий, первые члены Думы. Здесь же сидели два дьяка. Им вменено в порядок записывать всё, что будет сказано на Соборе и получит силу приказных грамот. Прочие бояре размещались на скамьях вдоль стен. Чинами пониже тех, что за столом, а нарядом не уступают. Жарко, а сидят в кармазинных ферезях, под ними кафтаны золотого атласа, горлатные шапки к потолку поднимаются, посохи частоколом стоят впереди бояр.
Борис сидел в кресле особняком от стола, но ближе к царскому трону. Он был словно посредник между государем и всеми прочими в палате. Он же дал знак дьяку начинать совет.
Моложавый дьяк Афанасий Власьев встал и сообщил, по какому поводу назначен Собор.
— Волею Божьей государь всея Руси Фёдор Иоаннович сего дня скажет своё слово о русской православной церкви.
По ритуалу царь должен посоветоваться со своим духовным отцом. И он спросил митрополита Иова:
— Каково твоё мнение, владыко?
Ликом Иов строг, а глаза смотрят на царя ласково. Ритор он вельми славный и знает, что ответить Фёдору; голос чистый, высокий звучит под сводами палаты словно в соборе:
— Ты, Богом ниспосланный наш государь премудрый, и Дума твоя опытна гораздо способнее нас судить о том, что полезно державе. Наше дело едино — служение Богу Всевышнему, Христу и святым апостолам, помогать молитвами торжеству твоих деяний. — Иов со смирением склонил голову.
Воцарилась тишина, лишь слышалось, как сопели два тучных боярина — Никита Романов и Фёдор Мстиславский. Потрескивало масло в лампадах перед образами святых в переднем углу Столовой палаты. Ждали царёво слово. А царь Фёдор, уже вопреки ритуалу, смотрел на своего шурина Бориса. И как только тот придал царю силы огнём своих глаз, царь сказал: