Гермоген встретил Сильвестра по-отечески, благословил, порадовался за него:
— Вижу сына моего во здравии. И хорошо. Да как там крестница моя, Ксюша, как свет Катерина?
— Твоими молитвами, отче владыко, все во здравии и с Богом, — прикоснувшись губами к руке Гермогена, ответил Сильвестр. Да тут же помолился на образ Иоанна Предтечи, что висел в красном углу покоя и сказал с горечью: — Отче владыко, беда нависла над князем Василием Ивановичем. Он схвачен, заточён в пытошную башню и приговорён к казни.
— Всевышний Владыко, спаси и сохрани его! — воскликнул Гермоген и спросил Сильвестра: — В чём обвинил лукавый царь князя Василия? Не по ложному ли наговору?
— Знать, по ложному, отче владыко, в измене. Да будто бы ещё когда самозваный сидел в Серпухове, князь Василий призвал в заговорщики большое московское и красносельское купечество, сторонников своего рода, и с ними задумал в день коронации лишить самозваного живота.
— Вижу рьяного сподвижника! Пустился играть со смертью. Да в кои-то разы, неугомонный.
— Надо спасти князя, владыко. Дозволь мне в ночь отчинить запоры в башнях, увести бедолагу опального.
— Полно, сын мой! Зачем как татям, ночью? Мы придём к самозванцу и спросим его: православный ли он христианин? Потребуем отменить казнь. Ежели откроется, что латынянин, другой разговор поведём. Аз ведаю: князь Василий выступал против еретика, но не против православного царя.
Был жаркий день. Около пяти часов пополудни из ворот Донского монастыря выехала карета митрополита Казанского. Гермоген и Сильвестр отправились в Кремль. Они ехали по многолюдным улицам. На Красной площади их карета едва пробилась к Фроловым воротам. Торговый и ремесленный народ, который стекался со всей Москвы, ждал милости царя к Шуйским, но не их казни.
Гермоген сидел молчаливый и сосредоточенный. Он думал, каким сильным и твёрдым словом образумить Лжедмитрия, чтобы отменил казнь второго, после Фёдора Мстиславского, боярина России. И когда увидел толпы народа, когда почувствовал его настрой, его силу, решил, что нашёл эти мощные слова. Да возле самого царского дворца вдруг потерял их, досадовал, злился, подвела-таки память, но они не находились. А виною оказались звуки чужого музыкального инструмента, которые неслись из палат, стоящих рядом с царским дворцом.
— Что там? Кто тешится еретической музыкой? — спросил Гермоген Сильвестра.
— Повелением царя дом отдан иезуитам. И они завели здесь костёл. Когда иезуиты совершают моления, тогда в кремлёвских соборах должны прекращать службу.
— Сатана! Сатана-еретик! — выругался Гермоген. — Он токмо кажется православным, но в душе латинянин. Он хуже Антония Поссевина, — продолжал гневаться митрополит.
Гневный же вошёл Гермоген во дворец и потребовал от придворных, чтобы его отвели к царю. Сильвестр не отставал от своего благодетеля в трудную минуту, шёл рядом. И когда дворецкий боярин Наум Плещеев ещё колебался, допустить Гермогена или нет, Сильвестр ожёг его взглядом, и у Наума в голове покатился шар, позванивая, словно она была пустая, как сухая тыква. В душе страх появился за голову: вот-вот оборвётся шея-стебелёк — и покатится она, а куда — только Богу ведомо. И Плещеев, человек не робкого десятка, повёл Гермогена и Сильвестра в Золотую палату.
Она была пустынна. Наум Плещеев велел ждать и ушёл во внутренние покои. Гермоген и Сильвестр ждали в одиночестве больше четверти часа. Молчали. Чуткий ведун догадался, что за ними откуда-то подсматривают, испытывая их терпение. Сильвестр хотел было подойти к боковой двери, распахнуть её — за дверью стоял доглядчик, — да передумал. Важнее было, считал он, позаботиться о том, чтобы в душе Гермогена не угас гнев, и Сильвестр шептал на ухо святоборцу вещие слова. И ведуну удалось сохранить в душе митрополита ярость и жажду борьбы.
Когда же в Золотой палате появился Лжедмитрий, в сопровождении Богдана Бельского и Василия Рубец-Мосальского, Гермоген решительно направился к царю и повелел:
— Пусть они уйдут! Аз буду говорить с тобой!
Царь рассматривал Гермогена надменно, и губы были сложены презрительно. Но чёрные глаза митрополита излучали такую неземную силу, что Лжедмитрию стало зябко — и он сделал жест рукой.
Фавориты царя, метнув на Гермогена полные злобы и ненависти взгляды, покинули палату.
— Что тебе нужно, владыко? — спросил Лжедмитрий. — Я же тебя не ищу!
— Ежели ты из Калитиного племени, ответь мне: помнишь ли ты, что князя Василия Шуйского приговаривали дважды к позору и казни, вначале Иван Грозный, а позже, по воле Годунова, царь Фёдор? — Гермоген продолжал смотреть в лицо Лжедмитрия своими жгучими чёрными глазами, и тот дрогнул.