— Нет, не помню, но слышал, что его порывались казнить, и помиловали.
— Да помнишь ли ты, как сам учинил казнь над образом князя Василия в Угличе и инших мужей отечества?
— Не помню! Не было сего! — засуетился Лжедмитрий, понимая, что Гермоген вкладывает в свои вопросы факты истинной жизни царевича Дмитрия. И тут же подумал, что надо бы утверждать, что помнит.
— А как мамке Волоховой глаз чуть не выколол и щёки искусал, сие хранится в памяти?
— Да, да! — встрепенулся Лжедмитрий. — Она обидела меня!
— Нет, не дано тебе помнить. Митя в падучей был, как мамку Волохову казнил. Да и ничего ты не можешь помнить, потому как ты не сын Иванов. Истинный Дмитрий тогда отрубил головы двадцати снежным вельможам царским и даже брату своему Фёдору — царю России. Да простит ему Всевышний на том свете. А кто ты, Бог ведает!
— Что тебе надо, в чём ты меня винишь, мятежный Гермоген? Я царь и волен тебя казнить за дерзость!
— Царём ты будешь. Но казнить меня не волен. Всевышний послал мне иную судьбу. Вот спроси у сего ясновидца. — И Гермоген показал на Сильвестра. — Аз хочу одного, чтобы ты отпустил с Богом князя Василия и его братьев. Да скажи об этом сей же час народу. И крови не будет.
— Я не волен отменить приговор Сената, — ответил Лжедмитрий.
— Волен, аз лучше знаю!
— Нет, я всё же велю тебя испытать. Поди, боишься смерти?!
— Боюсь. Да испытай, коль успеешь. Но прежде отпусти князя Василия. И крови не будет, — твёрдо повторил Гермоген.
В это мгновение в Золотую палату вбежал боярский сын Авраамий Бахметьев, доверенный человек Лжедмитрия ещё с Путивля. Он стал что-то шептать царю и, закончив, убежал обратно. Лжедмитрий задумался, потом поднял голову, тронул бородавку на лице и тихо сказал:
— Ты меня убедил: не буду искать крови Шуйского. Теперь иди, а мы тут решим, кому где быть.
— Аз буду ждать, когда решишь, — твёрдо ответил Гермоген.
— Ну жди. — Лжедмитрий сделал шаг, чтобы покинуть Золотую палату, но второй ноги поднять не мог, словно она примёрзла к полу. И тогда Лжедмитрий посмотрел на Сильвестра: — Я вспомнил тебя. Это ты приходил ко мне ночью в Сомборе, ты оставил следы свои и...
— Грамоту от Святых Апостолов, — добавил с улыбкой Сильвестр.
— Иди ко мне служить. Будешь стольничим. Боярство дам.
— Не тщись писать мою Судьбу.
— А мою ты ведаешь?
— Ведаю.
— Говори же!
— Время не пришло. Иди отдавай повеление. Тебя клевреты ждут.
Лжедмитрий поднял левую ногу: ничто не держит, ещё раз поднял, дабы убедиться, и покинул Золотую палату. Сразу же за дверями он увидел Богдана Бельского и Гаврилу Пушкина. Их лица были бледны, в глазах застыл страх.
— Царь-батюшка, беда на пороге, — выдохнул Бельский.
— Народ грозит бунтом! Просит отдать Шуйских! — добавил Гаврила Пушкин. — Толпа заполняет Кремль!
— Где войско? — схватив за борт кафтана Бельского, спросил царь.
— Вкупе с народом, — ответил Богдан. — Торопись, государь, отпустить князей Шуйских.
Лжедмитрий был скор на повеления и на то, чтобы отказываться от оных.
— Мы отменяем казнь Василию. Отправьте его вместе с братьями за Белоозеро! — приказал он Бельскому. Сам же вернулся в Золотую палату к Гермогену и Сильвестру.
Они стояли там же, где Лжедмитрий оставил их. Перебирая словно чётки тяжёлую золотую цепь, царь сказал:
— Нам любезны смелые люди. Мы выполнили твою просьбу, владыко Гермоген: шлем милость Василию и его братьям. Быть им в ссылке на Белоозере.
— Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, — только и сказал Гермоген и направился к двери.
— Стой! — повелел ему Лжедмитрий. Гермоген остановился. — Иди к народу и скажи ему о нашей милости.
— Скажу токмо то, что ты Шуйского не казнишь. Но сие милость малая. Да и не милость: россияне тебя побудили. Зачем ссылать, зачем лишать имущества? Отмени и сие!
— Иди, непокорный! Да завтра же явись в Сенате. Там всё и скажешь, а мы послушаем...
Гермоген ничего не ответил, но подумал, что придёт в Грановитую, посмотрит на клевретов Лжедмитрия и скажет им о Шуйском, а ещё чтобы убрали из Кремля иезуитов и их костёл.
Выйдя на красное крыльцо царского дворца и увидя море горожан в Кремле, Гермоген громко сказал:
— Россияне, слушайте! — И стало тихо. — Царь милует жизнь князю Шуйскому!
— Слава Шуйскому! Постоим за воителя! — крикнул близ крыльца торговый человек.
— Но царь не снимает с Шуйских опалы, — продолжал Гермоген, — и ссылает их за Белоозеро. Да, может, в Волчью пустынь. Думайте, россияне. Знаете, чем сие грозит!