Шатался по краю леса, боялся, что уйду подальше и не смогу вернуться, а тут паспорт, тут добрый торгаш, тут надежда выжить. Потом понял, что надо просто вернуться к домам и посмотреть название улицы, в конце концов, не может быть в городе дремучих бесконечных лесов, а улицу можно найти, главное запомнить, а вот на память я полагаться не мог, но как-то надо было перемещаться. Вернулся к домам: название улицы было таким смешным, что не запомнить его было невозможно — улица Ротерта, кто или что это Ротерт я не представлял, но более странного слова не слышал, а может и слышал, но не помнил, а потому и не забуду. Пошел обратно в леса, бродил долго по разным полузаросшим просекам, понял, что все не так страшно, что обратно надо просто идти на шум города. Но все же, опасаясь заблудиться, всякий раз возвращался на то место, где вошел в лес и шел в другую сторону.
Наконец наткнулся на идеальное убежище. И мечтать о таком чуде не мог. Просека, поросшая молодым березняком, вдруг на ровном месте прерывалась ржавым облезлым шлагбаумом, а рядом с ним стояла избушка, нет, не избушка, будка, не будка, в общем, какой-то непонятный маленький домок. Домик был кирпичный и с одним окном, судя по тому, что березы росли не просто рядом с крыльцом, а прямо из самого крыльца, тут очень давно не было гостей. Обошел вокруг и восторгу только прибавилось: даже дверь была на месте, мало того, за домиком, шагах в тридцати, стоял бетонный, похожий на какое-то оборонительное сооружение сортир. Я присвистнул и запрыгал от радости.
А главное — никого! Если тут кто и проходил до меня, то точно не в этом году, ни на полинялом снегу, ни на свежепроступившей грязи, следов не было, даже размытых, да и кто бы полез по такому бурелому в такую даль. Подошел к двери и озадачился, на двери висел замок, сбивать, не сбивать. Думал еле-еле, собью, а как потом закрывать, а от кого закрывать, а с другой стороны — почему нет, вот висит замок и никому вроде не надо. Крутил носом, крутил, да и вырвал петлю, вбитую в косяк, петля вырвалась аккуратно, так что ее можно была вставить обратно. Одна беда: рванул, не подумав, и все мои разорванные ладони закровили со страшной силой. Больно было, аж до локтей запульсировала боль. Поскрипел зубьями, осел, перевел дыхание, вроде ничего, жить буду. Втиснулся внутрь, потому как двери мешала росшая прямо из деревянных ступенек береза. А внутри просто царские хоромы… прям оцепенел от такой находки. Вот денек, вот подвалило сегодня, не знаю, не помню, что было вчера, но сегодня ко мне явно добрее, чем это самое беспамятное вчера. И "трудоустроился" и жильем обзавелся. Изнутри это было сказочно, невероятно, потрясающе. Больше восторженных слов в голову не пришло.
Итак, внутри моего теперь домушка стоял стол, письменный, колченогий, накрытый грязно-пыльной клеенкой, кровать с матрасом, подушкой и одеялом, было еще две раскоряченные табуретки. А больше мне и не надо ничего было, алюминиевый здоровенный чайник, кривая кастрюля были явной роскошью. Теперь у меня был то ли домик, то ли скворечник. Первое время я уходил из скворечника только чтобы пойти и убрать мусор и размести вокруг магазинчика того парня. Парень оказался армянином по имени Арег, я приходил каждый вечер, а он, молча, наблюдал за мной, я собирал мусор, выносил коробки, вот в его коробках я отлеживался, в его коробках из-под банок-склянок, подметал вокруг. Снега уже практически не оставалось, только кое-где еще валялись рваные мочалки, оставшиеся от сугробов, и солнце уже грело. Грело вовсю. Я потихоньку перестал вскидываться всем телом от резких звуков, от громких фраз, перестал прислушиваться к шорохам леса за стенами своей скворечни. Прошло немного времени, и я еще побаивался выползать днем, но уже не пригибался к земле, когда шел мести и грести к палаткам.
С течением все того же времени я узнал, что я не бомжара, а бродяга, потому что я маргинал, а не какой-то там. Пару раз пересекался с местными бродягами. Понял, что они тоже по-своему ничего. Есть и среди них люди, и люди разные. Постепенно я осмелел и стал ходить ночами к станции, и там выпивать с ними. Они разводили костер, собирали пойло и жратву и рассказывали каждый свой героический эпос. Я знал, что врут и сам врал. А что я мог рассказать, разве что про свою скворечню и про Арега. Я молчал. Приносил бутылку, которую брал вместо хавки, я не сразу решился попросить у него водки, но потом показал на бутылку, и он засмеялся, но дал, и велел приходить еще и утром помогать разгружать товар. С тех пор раз в две недели я стал брать водку вместо еды. Шел с ней в люди. Странные это были люди, и странные отношения, у всех своя территория, никто и никогда не лез на мою, но и расслабляться нельзя было, спишь, ботинки под голову — иначе проснешься без них. Старый, а может и не очень, бродяга по имени Леха научил меня разным премудростям. Как с кем общаться, как от ментов отмазаться, куда бутылки отнести, чтобы сдать, где их помыть, потому что грязные и с этикетками еще могут и не принять. Я вникал в тонкости бомжацкого быта, и чем глубже в них погружался, тем проще все становилось с одной стороны, и тем ясней я понимал, что я не отсюда. Понимал, потому что как ругаться с водилой из-за того, что он пытался впарить мне при разгрузке коробку с мятыми консервными банками, я-откуда-то внутренне знал. А вот тем, что бутылок можно насобирать и сдать за деньги, я очень сильно был удивлен. Леха оказался добрым мужиком и достаточно открытым для этой публики, нет, он не откровенничал особо, но в то же время с удовольствием делился основами выживания, остальные только ржали надо мной или тупо игнорировали.