— Ланна, поедем. Давай завтра не сильно рано сюда подгребай, вона на станцию подымимси и електричкой да Малинковки-та, а тама и пешочком-та одно удовольствие.
Леха разулыбался во весь рот.
— Леха, буду как штык, лететь буду, Леха, только без меня не уезжай, лады, Леха, — радость меня распирала. Чего не знаю, но мне вдруг захотелось залезть в воду, с головой и смыть с себя себя же самого.
— Та чежа ты арешь-та так. Сказал жа — поедем.
— Спасибо, Леха, — я перестал повизгивать от восторга, а народец перестал коситься в нашу сторону.
— Та че тама кабы моя речка-та была, а то обчее все, иди, да и мойся, тока место надо знать, чтоба никто не видал, тада и одежу постирать можно, а погода то вона какая вышла, и просохнет к вечеру.
Да, помыться будет здорово. Как же я раньше не догадался помыться, вот дурак. Ну, такие простые вещи как помыться, и не вспомнить. Руки мыть каждый день, а самому не догадаться помыться. Меня так увлекла эта мысль, что я и пить не захотел, ну ее, пьянку. Завтра попрошу у своего армянина денег вместо еды. У меня еще пол пакета сока есть, и банка кукурузы, и неделю назад за гаражами нашел две банки огурцов, здоровые, видать кто-то гараж освобождал, а иначе, почему бы еще такие огурцы выставили бы за ворота. Я не смог пройти, да и не мне выпендриваться, две здоровые банки огурцов — это хорошо, это прямо золотой запас. Я, довольный, плавал в своих мыслях и момент, когда поднялся переполох, пропустил. Вынырнул из банки с огурцами, когда на меня упал мужик. Отскочил очень быстро. Нашего брата-маргинала лупили цепями и прутами какие-то лысые парни, выкрикивая при этом — ”получи падаль!”
Я слегка оцепенел, глядя на месиво. Дракой это нельзя было назвать, бродяги просто осыпались, как скошенная трава. А молодые плечистые ребята с блестящими головами надвигались ровной стеной. И у меня отключилось все. Я перестал думать, я просто понял, что сейчас меня убьют, и что-то животное рванулось к горлу, а потом разбило глаза и изнутри глаза заполнились кровью, я вдруг почувствовал кровь, я почувствовал вкус крови, и захотел ее. Не просто захотел, а прямо-таки возжаждал, взалкал крови. Я кинулся на лысых уродов, сбивая одного за другим. Какая-то пружина выпрямила меня и натянула каждый мускул. Я почувствовал себя, каждую свою клетку. Одномоментно престал быть подзаборным псом, вдруг из моего беспамятного нутра высвободился зверь. Неведомый мне, рыкающий и ненасытный, зубами рвущий мясо наживую.
Мальчики оказались куклами из мяса. Дальше я слышал только хруст костей и чувствовал, как рву связки суставов. И кровь наполняла мои внутренности горячей волной, я почувствовал, как у меня внутри кровь бурлит и разливается лужами на щебенку, словно не их кровища хлестала из расплющенных носов и раскуроченных ртов, а моя, застоявшаяся, перебродившая и одичавшая.
Драка была яростной и короткой, толпа маргиналов, вдохновленная первыми двумя сбитыми "шкафами", кинулась, кто с колами, кто с камнями на подмогу, нас бродяг было больше, только весили мы в целом меньше. Я вырвал цепь у одного из "сбитых летчиков" цепь, и исход драки стал ясен. Разлетелись и свои и чужие. Последнее что я помню, это тяжесть на плечах и желание наступить на лысую голову, так, чтобы она разлетелась как гнилой арбуз, и вкус крови, вкус реальной крови во рту. А дальше очнулся, когда уже лежал придавленный сверху чем-то очень тяжелым. Я стал ворочаться, чтобы вылезть.
— А сабако, заворочилси-та, — загугнил Леха.
— епт, слезьте, уроды, — выдохнул я.
Я почувствовал, как костлявые тушки вскочили с меня, и множество рук отцепилось от моих ног, я поднялся и стал выплевывать землю вперемешку с кровью.
— Вы чего, охренели? — было зашумел я, отряхиваясь. Но шуметь было особо не на кого, толпа маргинальная, перемотанная и побитая, воодушевленно, но, в то, же время, с тихим ужасом почтения смотрела на меня. Только Заумь смотрел с явным любопытством. Все молчали, молчание было любопытным и сопящим, кто-то хлюпал разбитым носом, кто-то возился, прилаживая оторванные рукава и прочие запчасти, кто-то вовсе был уже сикось-накось перевязан тряпьем. Михей стоял напротив и очень внимательно смотрел мне в глаза, я не отводил взгляда, я мог теперь мог смотреть в глаза. После нудной шебуршащей паузы Михей заговорил.
— О, этт ты земеля ахренел, но этта, если ба ты не ахренел, то нас ба как свинок на мяско бы разделали, — я огляделся. Маргинальная общественность в полном покоцаном торжестве, вместо блестящих лысин, только лужи крови и цепи.
— Ты, дарагой, садися, водочки выпей, и рассказывай, дарагой, как ты к нам, и кто ты есть, — прохрипатил Михей, — очень интересно нам стало, чтош ты такое.