— Ничего Леха, ничего, так, вспомнилось, — я перекатился на спину, — ну что, постирушку закатим, а?
— Дык, а я уже того, стираю.
— Эх, Леха, гуляем, у меня порошок есть, припрячь мыло свое хозяйственное на черный день.
Я встал, собрал вонючее шмотье от Армани в кучу, достал из пакета банно-прачечное хозяйство. Прежде чем стирать, я решил все-таки помыться, у меня была смена одежды, и мне было плевать, если что не досохнет. Я налил полную ладонь шампуня и вылил на свою патлатую голову, и стал мыть и драить изо всех сил. Почему я еще не завшивел, не знаю.
— Угощайся, Леха, — я кинул ему пузырь с шампунем.
— Опа-па, кучирява живешь, где спер?
— А я, Леха, не ворую, представь, я не ворую, и я теперь это точно знаю.
— Вот ты чудик-та, эт сразу ясно, не ясно наскока чудик.
— Ага, Леха, я и сам не знал, насколько я чудик.
Я мылился и нырял прямо нагишом в реку, и я просто и тупо был счастлив, я понял, что докричался до себя. Я наконец-то докричался до себя. Я еще ничего не вспомнил, только ощущения, но я понял, что если пойду по ним как по веревочке, то выйду из тупика. Я смогу вспомнить все. Я понял главное и я готов все вспомнить и принять. Принять себя.
Мы мылись и стирались, убили пачку порошка, кусок мыла и весь шампунь, бриться было нереально трудно, щетина, остриженная не сильно острыми маникюрными ножницами, не хотела сдаваться до последнего, лицо зудело со страшной силой, горело, щипало, драло и дергало к тому же. Вот катастрофа. Ну, ничего, надо же как-то начинать. Вспомнил, что и раньше терпеть не мог бриться, через день в лучшем случае. А сейчас и вовсе, но надо. Основные процедуры закончились к обеду. И мы с Лехой, разомлевшие, лежали на солнце и любовались выстиранным шмотьем. Меня больше всего радовал пуховик и память. И пуховик и память заметно посвежели, несмотря на то, что с первого еще стекала вода, а вторая еще не загрузилась до конца. Мне было хорошо. Я вспомнил далеко не все, но я вспомнил себя, это главное, остальное вспомнится. Главное — есть начало.
— А ты молодой еще мужик-то, и здоровый, вона какой, и зубы все вона целы. И не сидел вроде, разговор у тебя такой пральный, и ни одной татухи нету, как ты к нам та папал-та? Ты жа ни хрина не бродяга по жизни?
— Ну как, Леха, не бродяга, все мы, Леха, бродяги, тока бродим на разных помойках. И это, поверь мне, небольшая разница, все помойка. Леха, вся жизнь помойка, пока нам это нравится.
Мы завели с Лехой долгую философскую беседу ни о чем. Перебрали все ужасы мира, перемыли кости всему околотку.
— Леха, а расскажи мне о себе? Только не эти твои завиральные теории. Кто ты, Леха, и как ты на улицу попал? — мне вдруг захотелось понять, кто он, сам не знаю, зачем, просто хотел знать.
— Та че рассказвать-та, нечива рассказвать-та, все слышь просто, жил себе жил и дожил.
— Да ты Лех не боись, никому не протреплюсь. Просто мне вот захотелось понять, что ты за человек, Леха.
— А че тута понимать, бродяга я и все тута, бамжара помойная. Или эта, как Заумь грить, маргинал мля, вота я кто, — Леха как-то стушевался, не нравилась ему тема. Не любят бродяги откровений. Ушел и все, нету той жизни.
Шмотье мое не просохло, и весило целую тонну. Лехино тоже не высохло, но он предпочитал досушивать на себе просто потому, что другого не было.
— Ты не одевайся, давай на ту сторону перейдем, а там оденемся.
— Зафигом на ту сторону-та.
— Да я тут каждый куст знаю, не парься, выведу как надо.
Леха, пыхтя, собрал все монатки и пошел за мной, я взял свой мешок, и его, не сильно тут много идти, но ведь мелкий какой Леха-то. Ну его, пускай хоть сам перейдет. На другом берегу мы оделись, и мой дружок заверещал и заприплясывал.
— Во, ты пряма артист какой, ты пряма как этот на рекламе-та, я забыл, сильна похож. Во где жа ты такие шмотки взял? Не, ты точно кого-то грабанул.
Ареговские шмотки сидели как родные, мы с ним одной комплекции, тока мое пузцо сдулось. Ну, с сандалиями мужик тоже угадал, ремешки ослабил и все. И то, что чуть маловаты, ничего, а про чистые носки и трусы просто не рассказать. На оставшиеся двадцать рублей решил купить резинку и расческу, ближайшая парикмахерская еще не скоро, а волосы отросли невероятно. Мы выбрались наверх вдоль заводской стены, я стал легче на сто тонн, и все стало легче, несмотря ни на что. Я рассказывал Лехе по дороге, как я пацаном ходил сюда ловить гупешек. Тут очистные от завода и видимо попали рыбки или икра, а вода круглый год теплая, и гупи здесь плодились в невероятных количествах, и я с пацанами лазал через забор с липы прямо на крышу котельной, а потом на сами очистные. Мы вооружались сочками и бидонами и ловили вечерами в пятницу и в субботу рыбок, а в субботу и воскресенье с утра везли их на птичку и там продавали по пяточку, мы за день такие деньги зарабатывали, что нашим родителям и не снились. Но наша лавочка продержалась чуть больше двух месяцев, нами заинтересовались истопники, однажды мы пришли к липе, а заветная ветка отпилена, мало того — по краю крыши мотки колючей проволоки. Так закончился мой первый бизнес.