— Чего надо? — рявкнул, не подняв головы, парнишка.
— Здравствуйте, мне нужен Михаил Иванович.
Голова поднялась, простой деревенский парнишка, конопатый, сероглазый, но важный от погонов.
— А по какому вопросу? — строго спросил сержантик.
— А по личному, — смешной парень, не шла к нему ментовская форма.
— Все вот по личному, и что я ему говорить должен, мужик какой-то пришел по личному вопросу, — лицо было серьезным и исполненным служебного рвения.
— А вы скажите, что Арсений пришел, и что я подожду, сколько надо.
— Ага, и он прям ща станцует от радости, — продолжил хамить, вставая, парень. Роста он был моего, широкоплечий здоровый деревенский парень. Топая по коридору, дошел до последней и единственной закрытой двери. Постучал так деликатно, негромко, с почтением. Приоткрыл, но не вошел.
— Михалываныч, тут это, к вам пришел мужик какой-то, — из-за двери послышалось, но что, не расслышать, — да грит по личному, — опять пауза, — грит, скажи, Арсений.
Парнишка отскочил в сторону, дверь распахнулась, выкатился Иваныч, без кителя и галстука, с закатынными рукавами.
— Ты чего там встал, а ну иди сюда, прям не ждал, слушай, я старый битый мент, думал, знаю людей, думал, не придешь.
Он катил по коридору, приговаривая — давай, давай, чего встал, пошли чаю, тока у меня такого нету, чтобы ты по кустам обратно шел, у меня простой.
— Все! — рявкнул в сторону сержанта, — нету меня, помер! Давай, чего стоишь, заходи, — толкал в спину Иваныч, — садись, давай, где нравится, садись.
Кабинет был удивительно большой, шкафы по всем стенам, стол, заваленный бумагой, телефон, сейф. Строгость нарушали только цветы, море цветов в одинаковых коричневых горшках. Какие-то цвели, какие-то просто вились, даже пальма была. Я сел рядом со столом Иваныча, спиной к стене. На столе материализовались чашки-ложки, сахарницы-сухарницы.
— Ну, рад, Арсеньтий, рад, что пришел, — Иваныч сел напротив.
— Сам рад. Я кругами тоже не буду. Куда Она уехала и когда вернется?
Иваныч закачался на стуле. Помолчал, покрутил ложку.
— Она вышла замуж весной. И вряд ли вернется.
— Где Она?
— В Австралии.
Теперь закрутил ложку я. Замужем, это ерунда, уведу, украду, но Австралия, твою мать, а как. Господи, ну почему не Антарктида, почему не Луна. Почему, рвануло мою голову.
— Так что живи и не парься. Женечка вряд ли вернется, вроде там ей контракт серьезный предложили, да и мужик там серьезный. Хорошая она баба, только несчастливая, может ей повезет там.
И он правда радовался за нее, и рассказывал, какая она хорошая, какая она светлая и что она блаженная слегка, и что к ней тут все ходили кто за травкой, кто за советом. И она даже роды принимала, вообще баба без страха, в любую драку могла встрять и на словах разогнать любой конфликт, даже побаивались ее, говорили ведьма, но все шли к ней. А я теперь помнил, что это-то меня и бесило, меня злило, что она вставала средь ночи и уходила, молча, а утром приходила уставшая, посеревшая, потому что-то кто-то рожал, то кому-то ногу зашивала, то по полдня за кого-то какие-то заявления писала. Она работала всегда, она не могла сидеть, она всегда смеялась и пела, а меня бесило, что чем хуже ей было, тем веселей она становилась. И я тащил ее в город, я готов был бросить все к ее ногам. А она только смеялась. Надо было просто бросить все к ее ногам, а не обещать и не ждать. Вот урод.
— Вот так, а вот личная жизнь кувырком, несчастливая она, был у нее кто-то серьезный, она потом даже уехала и полгода вообще не приезжала, а приехала худенькая такая и больная, но вот оклемалась и все пошло по-старому. Тут даже к ней свататься пытались, а она только смеялась.
— Да Иваныч, я тоже сватался, мудак. Надо было не свататься, а взять в охапку, и жениться.
Тошно стало.
— Ну, ты еще женишься, тем более, теперь со своей можешь разводиться без проблем.
Мы долго разговаривали, договорились, что я поживу пока до весны, потому что возвращаться не готов был еще. Да и не видел пока смысла. Из розыска меня сняли, не нужен теперь я никому, имущество мое благополучно разделили, да и хорошо, жена объявила пропавшим без вести, и живет уже с кем-то, кто был уже тогда. Признают меня умершим только через пять лет, так что четыре еще можно пропадать спокойно.
Попрощался с Иванычем, оставил ему доллары, попросил поменять при случае, а то тут негде оказалось, сказал, завезет, и пошел к торговле, надо столько всего купить, все позакончилось, неделю сидел на картошке. Торговля шумела и пузырилась в полный рост, чего только не было. Смотрел на все и не соображал, только "Австралия" колотилась в сердце. И над "Австралией" поплыл колокольный звон, я дернулся от неожиданности.