Множество каменных надгробий, стоявших ровными рядами среди пожелтевшей травы. Я даже примерно не могла сказать, сколько их здесь. Тысячи? Десятки тысяч? Куда ни глянь, одни ряды могил, и из-за высокой травы я не могла точно сказать, где это кладбище заканчивалось. Было видно, что этим кладбищем не раз пользовались даже после войны. Мгновение поколебавшись, я медленно пошла через него. Имя. Раса. Дата рождения и смерти. Гравюра с изображением кьютимарки. Короткая эпитафия на каменном надгробии: «Любящий отец», «Заботливая мать», «Самый лучший сукин сын», «Верный друг».
Никогда раньше не видела ничего подобного вживую. Нет, я не о смерти. Скелетов в Пустоши я видела более чем достаточно. Но только когда у скелетов появились имена, мне стало не всё равно. Для меня эти мертвецы стали значимы.
В Стойле Девять Девять, когда ты умираешь, то практически исчезаешь без следа, как будто тебя и не было никогда. Смерть лишь раздражала жителей Стойла, потому что им приходилось заниматься размножением и обучать тех, кто заменит умерших. А трупы скидывались в машины для переработки отходов, вместе с остальным органическим мусором Стойла. Утилизировались. Перерабатывались. Смешивались с водорослями, грибами, дрожжами и подавались на стол пони-пекарями в виде чипсов и переработанной еды. Технически это не было каннибализмом; не было никаких остатков пони в твоей еде. И я не ела ногу Дакт Тейп. Так все и было: ты живешь в Девять Девять, а потом исчезаешь. «Просто не думай об этом.»
Я прошла так далеко, как могла, читая надписи на могилах. «Лучше бы я смотрела на небо, чем представляла себе давно ушедших пони,» думала я, идя по сырой жёлтой траве.
Местная часовня видела времена и получше. Невооруженным глазом было видно, что её не раз пытались разрушить, но кто-то каждый раз чинил строение. Даже побелкой прошёлся по доскам. Я почувствовала себя нежеланной гостьей, тихо войдя внутрь капеллы.
Моему взору предстали два ряда истрёпанных матрасов, лежащих на полу для прихожан часовни, и балкон у дальней стены. Большая часть окон была заколочена, но кто-то нашёл время и силы на реставрацию одного окна из цветных стёкол («витража», если не ошибаюсь), с изображением принцессы Селестии, поднимающей солнце (прямо как пегас на кьютимарке Священника). Развернувшись, я увидела над дверью ещё один витраж, на этот раз со спокойной и уверенной принцессой Луной. Что-то в нём успокаивало меня.
На стенах висели картины с изображениями шести кобыл. Министерских кобыл. Время их не пощадило, но кто-то неизвестный, видимо, своевременно их реставрировал. От одного взгляда на портрет Флаттершай мне захотелось обнять кого-нибудь. С Реинбоу Деш я бы не отказалась пригубить бутылочку-другую виски. Эпплджек напомнила мне о Матери. Пинки Пай выглядела… отрешённо. Рарити… она была настолько хороша, что казалось, будто эта пони не от мира сего.
А Твайлайт… взглянув на неё, я подумала о П-21.
Священник тихо говорил с тремя пилигримами. Эти трое выглядели ужасно. Истощённые, уставшие, а у той кобылки, что сейчас говорила с моим знакомым, была тряска и жёлтые глаза. Если Глори была права, то эта пони со дня на день станет рейдершей. И всё же она не попыталась отгрызть ногу Священнику, когда он аккуратно положил своё копыто ей на лоб.
Здесь было ещё несколько пони, сидевших на матрасах. Вот они были больше похожи на «местных». Серая кобыла, листавшая довоенный журнал о принцессах. Задумчивая малышка, разглядывающая витраж с Селестией. Огромная единорожка, с ног до головы обернутая в чёрное одеяние и читающая молитвы себе под нос, раскачиваясь при этом из стороны в сторону на своём матрасе.
Три кобылы-пилигримки отошли от Священника и собрались уходить. Все они плакали, но, что странно, это были слёзы радости.
— Вы можете вернуться, если хотите. Нет причины спешить, — сказал им мой знакомый единорог. Странно… он тоже плачет? Он ведь говорил, что встречал множество пилигримов. Наверное все они были важны для него.
— Нет, нам пора. Спасибо вам. Селестия оберегает, — сказала тихо дергавшаяся кобыла.
— А Луна защищает, — закончил её фразу Священник. Пилигримы начали медленно выходить на улицу.
— Знаешь, — сказала я жеребцу с улыбкой, — я почти уверенна в том, что видела прошлой ночью принцессу Луну. Метка на Л.У.М.-е и всё такое. Невероятно, да?
Он не улыбнулся в ответ.
— Нет, ты не могла видеть принцессу. Она уже давно не с нами, — заявил он решительно, посмотрев вверх, на витраж с Луной. Мда… а я надеялась, что он будет в восторге от этой новости.
— С тобой все хорошо? — спросила я тихо, как только трое пилигримов ушли.
— Нет, но это цена, которую мне приходится платить за свою добродетель. Иногда другим пони нужен тот, кто внимательно тебя выслушает и даст хороший совет. Я надеялся уговорить хоть одну из них задержаться в Капелле на несколько дней, но они пришли вместе и уйдут вместе.
Он определенно был не рад их уходу, но даже мне подобные уговоры казались слишком навязчивыми.
— Свою добродетель? — спросила я, вопросительно наклонив голову. — Добродетель это… когда ты делаешь добро, я угадала?
— Многие думают так же, как ты, когда слышат это слово, — ответил Священник, переведя взгляд на картины на стенах. — Прости, если я покажусь тебе слишком нравоучительным. Издержки профессии.
Сделав глубокий вдох, черный единорог начал:
— Я верю в то, что каждый пони обладает добродетелью. Добродетель есть образ внутреннего расположения пони, все самое чистое и честное, что есть в нём. Это то, что помогает тебе совершать хорошие поступки. Та неприкосновенная часть тебя, которую ни одна живая душа не может у тебя отнять.
Я сглотнула, почувствовав странную вину.
— А-а-а… ну это просто: моя добродетель проявляется, когда я напиваюсь и начинаю крушить всё и вся вокруг, — сказала я, улыбаясь, но эта улыбка исчезла, как только я договорила. Я глумилась над чем-то очень важным для Священника, и непонятно почему, но я почувствовала, что это должно быть важным и для меня.
— Прости меня.
— Те пони, которые познали свою добродетель, могут держать себя в копытах. Их дух трудно сломить. Ты встречала пони, которые, несмотря на все ужасы этого мира, казались тебе… скажем так, собранными?
Образы Крышечки, Кистоун, Бонсоу и даже Дасти Трэйлс всплыли в моей голове.
— Да, встречала.
— Те, кто познали и приняли свою добродетель, могут дольше противостоять опасностям. Внутренняя сила поддерживает их тела.
Жеребец поник головой: — К сожалению, одной лишь добродетели недостаточно. Нужно ещё кое-что, не менее важное.
— И что же именно? — спросила я, чувствуя себя совсем потерянной.
— Дружба. Без неё добродетель когда-нибудь неизбежно ослабеет, и Пустошь испортит её, заменив её темной копией. Исковерканная доброта — ужасная вещь, — сказал мрачно единорог, обратив наконец свой взор на меня. — Дружба, которая поддерживает и укрепляет добродетели группы друзей, помогает им преодолеть любое испытание. Настоящие друзья сильнее любых опасностей, которые может обрушить на их головы Пустошь.
Я вспомнила, как чувствовала себя, когда оставалась в одиночестве.
— А что насчёт тех пони, которые являются друзьями, но еще не познали свою добродетель?
— Может они и будут путешествовать вместе, но между ними всегда будет борьба и напряжение. Лично я не могу припомнить друзей, которые долго находились бы вместе и при этом почти ничего не знали друг о друге. Как, по твоему, можно дружить с незнакомцем? — ответил Священник, пожимая плечами.
Я могла описать себя разными словами, но вряд ли хоть одно из них подходило под определение «добродетели». Ну «тупость» точно не подходила.
— А в чем заключается твоя добродетель?
— Лишь Селестия знает мою истинную добродетель, — произнёс он тихо, и судя по его выражению лица, этого ответа было для него достаточно. «Может, тебе не нужно знать о своей добродетели. Может, тебе просто нужно жить со знанием о ней.»
Я посмотрела на дверь за своей спиной:
— Надеюсь, что с этими пилигримами ничего не случится по пути домой.