Что ж, послушаем, посмотрим,
Подождем немного…
А пока что разузнаем,
Где в Москву дорога.
Ой, далекая дорога!
Мне она известна.{19}
Только вспомню да припомню —
Сердцу станет тесно.
Исходил ее, измерил —
Дай бог век не мерять!..
Рассказать про это горе —
Никто не поверит.
Скажут: «Врет он и признаться
В том, что врет, не хочет.
Слова тратит понапрасну
Да людей морочит…»
Правда, люди, правда ваша!
Вам какое дело
До того, что мое сердце
Выплакать хотело!
Своего у всех немало,
Всем и так тоскливо…
Чур же, хватит! А покамест
Нате-ка огниво
Да табак, чтобы тоскою
Сердце не томилось.
А рассказывать про горе,
Чтобы после снилось, —
Да ну его, братцы, к бесу!
Лучше я прикину,
Что в дороге повстречало
Мою Катерину.
За Днепром, дорогой в Киев,
Чумаки{20} шагают,
Пугача в лесу зеленом
Громко распевают.
Им навстречу молодица —
С богомолья, что ли…
Отчего ж печально смотрит,
От какой недоли?
С пустой торбой за плечами
Да в свитке дырявой;
В левой руке палка. Тихо
Спит малыш на правой.
С чумаками поравнялась.
Малыша прикрыла.
«Укажите, где дорога
На Москву?» — спросила.
«На Москву? Вот эта будет.
А идешь далеко?»
«До Москвы я… Христа ради,
Дайте одинокой!»
Попросила, застыдилась:
Ой, как брать ей тяжко!
И не надо б… да ребенок
Голоден, бедняжка!
Обливаяся слезами,
Пошла, заспешила.
В Броварах{21} медовый пряник
Ивасю купила…
Шла Катруся. У прохожих
Путь разузнавала.
Приходилось — под забором
С сыном ночевала…
Вот на что Катрусе — дивчата, смотрите,
Глаза пригодились, — слезы проливать!
Кайтесь-зарекайтесь, учитесь, живите,
Чтоб не довелося москаля искать,
Чтобы не блуждать вам, как она блуждает…
Не спрашивать после — за что осуждают,
За что не пускают в хату ночевать.
Что же спрашивать напрасно,
Люди разве знают;
Когда сам господь карает,
И они карают…
Люди гнутся, словно лозы,
Куда ветер веет.
Сиротине солнце светит
(Светит, да не греет),
Но и солнце б люди скрыли,
Если б сил хватило, —
Чтоб сироте не светило
Да слез не сушило.
А за что, отец небесный,
Такая награда?
В чем бедняга провинилась?
Чего людям надо?
Чтобы плакала, томилась…
Не плачь, Катерина!
Горьких слез не лей при людях,
Терпи, сиротина!
А чтоб личико не блекло
С черными бровями,
До зари в лесу дремучем
Умойся слезами!
Умоешься — не увидят
И не насмеются;
И вздохнет свободней сердце,
Пока слезы льются.
Вот какое горе может повстречаться:
Поиграл и бросил Катрусю москаль.
Недоля не видит, к кому приласкаться,
А люди хоть видят, да людям не жаль:
«Пускай, мол, от горя погибнет дивчина,
Коли не умела себя уважать».
Глядите ж, дивчата, чтоб в злую годину
И вам москаля не пришлось бы искать!
Где же Катря бродит?
Под забором ночевала,
До зари вставала.
До Москвы дойти спешила —
Вдруг зима настала.
Свищет вьюга-завируха,
Тяжко Катерине:
В рваной свитке, в лаптях старых
На морозе стынет.
Идет, смотрит Катерина —
Что-то там мелькает…
Москали, наверно, едут…
Сердце замирает.
Полетела им навстречу:
«Может быть, видали,
Где Иван мой чернобровый?»
«Не знаем!» — сказали.
Насмехаются над нею,
Шутят, озоруют:
«Ай да баба! Ай да наши!
Хоть кого надуют!»
Поглядела Катерина:
«Ой вы, люди, люди!..
Успокойся, мой сыночек!
Что будет, то будет.
Побредем с тобою дальше,
Может, и отыщем.
Я отдам тебя и лягу
В яму на кладбище».