Любовь Федоровна вышла из шатра, обошла его вокруг, осматривая, не скрылся ли кто подле, не подслушал бы их речи, но не было никого. Осмотрев все, она вошла в шатер и села против мужа.
– Откуда ты родом, отче Никаноре?
– С Чернигова!
– С Чернигова?
– С самого Чернигова.
– А до поступления в монашество какую должность правил?
– С малых лет при церкве, отец мой был попом в Нежине в замковской церкве.
– А… а… а… добре, крепко добре.
– Отче Никаноре, мы просили тебя вчера остаться переночевать у нас, желая открыть тебе великую тайну! – сказала Любовь Федоровна.
– Тайну?
– Да, отче Никаноре, мы тебе откроем тайну, вот икона Богородицы, присягни перед нею, что не пронесешь никому ни одного слова из того, что услышишь! – продолжала Кочубеева.
– Да, отче Никаноре, тайна великая, и когда поклянешься, что не пронесешь, откроем ее тебе! – сказал Кочубей.
– Клятва такая – от лукавого, грех, паны мои ясновельможные, по сану отца духовного я дал обет служить слову истины и блюсти тайну совести ближних моих. Ей, и вашу тайну соблюду, Господу споспешествующую… Да нужно ли и знать-то мне мирские тайны…
– Нужно! Нужно! Мы откроем тебе про нечестивые дела бездельника, развратника и безбожника гетмана Мазепы, – сказала Любовь Федоровна.
– За что вы так честите своего гетмана, он человек набожный: года три назад богатый вклад прислал в наш монастырь… колокольня от его щедрот построена.
– Как его не бранить, когда он погубил дочь нашу, а свою крестницу: сватался на ней, мы ему отказали, – как можно было ему жениться на ней, да притом еще и седой старик; она, моя галочка, была тогда настоящее дитя, после того как мы отказали ему, он приманил ее к себе… дьявол!
– Господи, помилуй! – сказал монах, вздохнув от глубины души. – Клеветник древний, дьявол, не утомляется сеять плевелы… кто может знать… помолимся о согрешении ближнего… несть греха побеждающего милосердие неизеледимое…
– Что ты, что ты, отче Никаноре, – перебила его Кочубеева и начала передавать ему все, что хотела сказать.
– Не избежит он страшного суда Божия! – сказала наконец Любовь Федоровна и, взяв за руку отца Никанора, вышла с ним из шатра в сад и, переходя из одной просади в другую, говорила:
– Бездельник и беззаконник задумал нас погубить, в прошлом году был у нас на именинах мужа моего, пенял, отчего мы не выдали за него Мотреньку, а отдали за Чуйкевича, что он и Чуйкевич – великая разница, а я ему сказала: да не коварничай, куме, не только ты развратил дочку нашу, но и наши головы хочешь отрубить, ты обвиняешь нас, что мы ведем тайную переписку с Крымом, – не скроется от нас ничего, сам покойный писарь твой известил нас, он сказал нам и письмо писал до мужа моего, что ты сам за Василия Леонтиевича написал подложное письмо. «Гетман как будто ничего не знал этого и сказал: полно вам небывальщину говорить». Если б царь из Киева приехал в Батурин, я бы все сама ему рассказала; теперь видишь сам, честный отец, Мазепа изменник, страшно сказать, что задумал он: родину предать шведам да полякам, веру православную – иезуитам с Папою, царство Московское покорить себе, монахов побрать в солдаты, во всем мире насадить латинское нечестие… страх! Ужас!.. Да нет, не пройдет ему все это даром!
– Бог грешника рано или поздно накажет! А православную церковь Божию и врата адовы не одолеют… но пора в дорогу, солнце высоко взошло.
Василий Леонтиевич, сидевший все время в шатре, вышел в сад и, видя, что иеромонах благословляет жену его и собирается в путь, простился с ним и сказал:
– Проси, отче Никаноре, своего отца архимандрита приехать к нам, я обещаю дать знатный вклад на монастырь, только чтоб отец архимандрит немедленно приехал ко мне.
– Передам ему слова твои, Господь Бог да сохранит вас! – сказал отец Никанор, помолился и ушел.
Любовь Федоровна проводила путников со двора.
Прошло три недели, нет ни слуху ни духу ни от отца Никанора, ни от его архимандрита, Любовь Федоровна, радовавшаяся вначале, что так успешно начали дело, теперь начала печалиться, еще более расстраивали ее черные предположения Василия Леонтиевича, который хотел уверить жену и сам был уверен, что отец Никанор вместо того, чтобы донести на Мазепу царю, отправился обратно в Киев и донес все слышанное от них самому гетману. «А может быть, – говорил Кочубей, – Мазепа узнал через кого другого про наши замыслы, это не диковина, Мазепа знает, что и под землею делается: проклятые иезуиты все разведают и донесут; вот Мазепа и приказал схватить Никанора, может, несчастный чернец сидит в это время в тюрьме», – так говорил Василий Леонтиевич жене, сидя вечером, по обыкновению, на крыльце дома своего.