– Я сама была когда-то в Батурине, – сказала до этого молчавшая путница старику.
– В Батурине была? Отчего же ты мне не рассказала ничего про Мазепу и про вечной памяти Василия Леонтиевича!..
– Так ты меня не расспрашивал.
– Hy, как будем ехать назад, не забудь рассказать мне про Батурин!
– Добре!
– Когда ж можно быть в келье игуменьи?
– После вечерни!
– А вечерня скоро?
– Минут через пять будут клепать. Да вот уже и клепают, пойдем!
Старица Ефросиния встала, перекрестилась, сделала три земных поклона и вышла вместе с гостями в церковь.
Старик и женщина стали на правой стороне подле дверей церковных, желая заранее увидеть игуменью.
И вот вошли все монахини одна за другою и стали на своих местах.
Женщина устремила взор на иконостас и любовалась золотою резьбою по голубому полю. Старик толкнул ее и сказал:
– Видишь, длинная ряска, вот пошла игуменья!
Игуменья подошла к алтарю, помолилась и, обратясь к народу, поклонилась на три стороны, монахини поклонились ей в пояс. Служил престарелый иеромонах.
Началась вечерня, монахини сами пели; народа в церкви было много.
По окончании вечерни старица Ефросиния спросила игуменью, можно ли прийти к ней старику, приехавшему из Решетиловки с женою.
– Можно! Милости просим, – был ответ игуменьи.
Старик и женщина вошли вслед за игуменьею в ее келью: небольшая комната, деревянный стол, за ним простой деревянный диванчик, покрытый ковриком, на столе в стакане мед, на тарелке просфира, а подле меду бублик, усыпанный маком, у стены четыре деревянных стула, на стенах лик Афанасия, патриарха Константинопольского, коего мощи почивают в Лубенском монастыре.
Усадив гостей, игуменья Иулиания спросила, откуда Бог принес их.
Старик отвечал:
– Из-под Решетиловки, матушка.
– Давно выехали?
– Третьего дня вечером!
– А сколько миль?
– Четыре!
– Недолго ехали, слава Богу милосердному.
– Не знаю, что теперь делается в Решетиловке, поправляется ли она после шведа?
– Помаленьку!
– Как-то Батурин, говорят, князь Меншиков до основания разорил его, не бывал ли ты, старик, в Батурине?
– Нет, не бывал.
– Я сама когда-то жила в Батурине, хотелось бы знать про этот город, особенно потому, что за Мазепу все церкви починены были, да две состроены каменные, – не дай Бог, если Меншиков разорил церкви!
– Бог сохранил храмы Свои, сгорели только хаты да будинки!
– Я была в Батурине, когда Мазепа был еще человек как человек, знала набожного Василия Леонтиевича, знала его жену и дочек, Анну, что за Обидовским была, и меньшую Мотреньку: все это в прах раззеялось! Жаль покойного Кочубея, теперь сама за него молюсь Богу. Любовь Федоровна не по нем была; Анна умерла, к горю старика, Мотренька его утешала, да и ту, как слышала я после выезда из Батурина, мать ненавидела, а жаль, доброе и умное дитя было, я страх любила ее; помню, раз привез ее отец до гетмана, и она пришла ко мне: что за доброе, что за умное дитя… я посадила ее подле себя, читала ей слово Божие, она прилежно слушала, я сняла с себя кипарисный крест, который привезла из Киева, и благословила ее тем крестом. Где-то она теперь, бедная. Ты ничего не слыхал?..
Женщина раскрыла свою шею, показала кипарисный крест, висевший у нее, и сказала:
– Не этот ли крестик?
Игуменья взяла крест в руки, потом с удивлением посмотрела на женщину, перекрестилась, поцеловала крест, минуты две смотрела на женщину и сказала:
– Тот самый крест, которым я благословляла… да это ты… это ты, Мотренька? Твои черные очи, твои губы, твое лицо – горе иссушило тебя!..
Женщина лежала у ног игуменьи, рыдая, растроганная игуменья подняла ее и, держа ее в своих объятиях, тоже плакала.
– Да, это твой крест, это я, Мотренька! – И она, упав пред игуменьею на колени, сказала:
– Прими меня в монастырь, я хочу дни свои посвятить Богу, я ничего больше не желаю.
Игуменья снова обняла Мотреньку.
– Помнишь ли ты, дочь моя, Юлию, которая жила в замке Мазепы?
– Помню, помню, ты благословила меня крестом на счастливую жизнь, не откажи теперь в счастии: пусть пребудет благословение твое на мне.
– Господь наш Иисус Христос и Пречистая Матерь Его благословят тебя на путь спасения.
Игуменья благословила Мотреньку и тотчас же вышла, воротясь, она сказала:
– Я сейчас послала за отцом Иосифом. Он принял предсмертное покаяние твоего доброго отца, Василия Леонтиевича, и принес тебе от него родительское благословение, искал тебя, да нигде не нашел… как же рад будет святой старец!.. Нарочно для тебя и для матери твоей предпринял дальний путь в Диканьку, да и сюда в Полтаву поспешал к нам на праздник повидаться и навсегда проститься со мной, – говорит: «Больше уж не приведет мне Господь видеть вас», – как милосердный Господь чудно устроил все к нашему утешению! Владычице Небесная!..