«Дурак! – вспомнив это, подумал сейчас Гитлер. – Что с него возьмёшь, так может позволить себе говорить слабак, тот, кто никогда не будет посвящён в высшую тайну рейха».
Сопоставив всё, что говорилось и писалось о нём в иностранной прессе за март – апрель, Гитлеру было над чем призадуматься. Война настоятельно стучалась в двери Берлина, Москва, этот источник пролетарского зла, пришла сюда, чтобы сполна предъявить счёт и поквитаться с ним. Страх за своё будущее, за свою жизнь стал терзать Гитлера, иной раз заставляя его просыпаться среди ночи и до утра, несмотря на уколы Морелля, испытывать необоримую бессонницу.
Раздался стук в дверь. Гитлер услышал голос Линге:
– Доброе утро, мой фюрер. Пора.
На часах Гитлера было ровно одиннадцать часов утра.
«Линге прав! Пора позволить себе позавтракать! – напомнил он себе. – Страсть как обожаю, когда Констанция приносит мне и гостям пирожные с шоколадной начинкой».
Однако фюрер изменил своей давней привычке. Позавтракав бутербродами и чашкой кофе, Гитлер сменил гражданский костюм с имперским орлом на свой военный китель. Он был с серебряными пуговицами, на его левой стороне красовался золотой партийный значок, Железный крест и чёрный значок за ранение.
Выйдя бодрым за дверь спальни, пожав руки двум ординарцам, миновав своё рабочее и жилое помещения, Гитлер неожиданно для себя увидел вдалеке, как навстречу ему по противоположной лестнице, по ступенькам медленно спускались Гиммлер и Геббельс. Лица обоих были чем-то озадачены. Сегодня утром Гитлер, находясь в кровати, прослушал радио и знал, что рейхсминистр пропаганды выступил с яркой речью в честь его 56-летия: «Никогда история не скажет, что народ покинул своего фюрера, или что фюрер покинул свой народ. И всё это обещает победу». В конце своей речи он призвал немцев верить своему вождю: «Только фюрер приведёт Германию к лучшему», – вещал в эфир доктор Геббельс. Как гауляйтер и комиссар обороны Берлина он призвал население активно вступать в фольксштурм, везде, где это только можно, показывать стойкое сопротивление русским, а над теми лицами, кто в эти трудные для рейха дни дезертировал или призывал к предательству, проводить показательные суды. Всё это Гитлер услыхал утром, но сейчас до слуха насторожившегося Гитлера донеслась концовка доверительного разговора между ними.
Гиммлер: Надо, Йозеф, договариваться с Западом.
Геббельс: Нет, Генрих. Запад неприемлем для меня.
Гиммлер: Почему, Йозеф?
Геббельс: По мне уж лучше русский большевизм, чем ярмо англо-американских плутократов.
«И это старые партайгеноссе!» – с укором в их адрес про себя подумал Гитлер. Наконец они заметили приближающегося вождя.
– С днём рождения, мой фюрер! – патетично произнёс Геббельс. – Немецкий народ и преданные вам товарищи по партии поздравляют вас, мой фюрер, и до последней капли крови будут сражаться за вас.
Пожав каждому из них руку, Гитлер признательно произнёс:
– Я всегда знал, что вы самые преданные и верные мне соратники. Да, доктор Геббельс, вы правы. Только мы являемся силой, способной сдержать амбиции Сталина. И наша судьба, как и судьба немецкого народа, балансирует на острие штыка.
От этих слов «волка» по лицу Гиммлера в пенсне прошёл испуг. Лицо Геббельса казалось непроницаемым. Его тёмно-вишнёвые глаза завораживали, но в силу только что увиденной им сцены попытки сговора двух бонз у него за спиной теперь не вызывали у фюрера доверия.