Мюллер, услышав гудки отбоя, бережно положил трубку на рычаг. Потёр подбородок двумя пальцами. Постучал костяшками пальцев по папке, встал, по старой привычке походил по кабинету. Обратил взгляд на окно. Весеннее небо. Расцвет теплых деньков. Остановился у стола и, сосредоточенно глядя на телефон, попытался разобраться в мыслях: «Ага! Борман звонил в гестапо неспроста. Сам звонить бы не стал, итак всю грязную работу проворачиваю я, на поверку выходит, что этот звонок был инициирован фюрером».
Восхищаясь правильными действиями фюрера, Мюллер вновь взял в руку трубку и отдал постовому краткое распоряжение:
– Стрелитца ко мне! Немедленно!
Помедлив, Мюллер положил трубку на место, присел на стул, пододвинул к себе раскрытую папку, что изучал до звонка, и всем естеством погрузился в сладостный для себя мир расстрелов, пыток, истязаний, перевербовок заключённых в концлагерях. Берлин брали русские, а гестапо рейха выполняло обычную для себя работу – пока они ещё действовали, а в их власти оставались сотни тысяч за колючей проволокой. За этими числами, что были представлены на бумаге, терялся сам облик человека, а к проблемам и страданиям узников он оставался глух. Для Мюллера они были лишь сырьём, принудительно попавшим в его ведомство для перевоспитания, или убийства.
Стук в дверь обратил на себя внимание Мюллера. С недовольной миной на лице закрывая папку, он отодвинул её от себя и с места крикнул:
– Входи, Стрелитц!
– Вызывали, группенфюрер? – явившийся эсэсовец, переминаясь с ноги на ногу, посмотрел на шефа преданными глазами. Мюллер хмыкнул, неторопливо встал из-за стола, прошёлся по кабинету и повернулся к гестаповцу. Глаза Мюллера упёрлись в лицо Стрелитцу, и тому показалось, что за зрачками таится важная новость.
– Вызывал, Оскар! – подтвердил Мюллер. – Выглядишь молодцом, да не тушуйся. Люблю гестаповцев – исполнительных и мало задающих вопросы. Как ты чувствуешь себя на улицах Берлина? Понимаю, что неважно. Кругом стрельба, атаки, кровь. Обстановка, скажу тебе, сложная, но пока небезнадёжная. Я реалист. Это удобно, практически безопасно и позволяет заработать на кусок хлеба. Ты вот что, Оскар, скажи шофёру, чтобы сейчас же заводил машину и ждал нас у здания. Даже если увидит перед собой русский танк, из дула которого вырывается сноп огня, а снаряд влетает во двор гестапо, всё равно он никуда не должен отлучаться. В поездке в бункер меня сопровождать будешь ты.
Увидев на лице подчинённого недоумение, подкреплённое непроизвольным сжиманием подбородка кулаком, Мюллер рассердился, но пояснил:
– Ну, хватит, Оскар, хватит! Мы с тобой как-никак на войне, а не в какой-то тихой деревушке, расположенной на зелёных равнинах с реками, где мирно пасутся коровы, а над головой ласково светит солнышко. И не надо изображать из себя маршала Жукова. Тебе до него далеко. Как по уму, так и по талантам. Это у него выработалась характерная особенность сжимать кулаком подбородок, когда он громит направо и налево наших славных генералов. Ты, Оскар, пока числишься на службе в гестапо, а не в НКВД! Там нам после войны, приходится признать, всем будет не сладко, особенно если учесть, что твои пальчики дядя чекист положит в прибор для вырывания ногтей. Что будет потом, догадаться несложно, пытками вытряхнут из тебя всё, что интересует товарища Берию, а чуть позже, используя словечко Сталина, ликвидируют. – Постращав, Мюллер недобро рассмеялся, наблюдая, как у Стрелитца от страха ослабло в коленях. – Правду говорят, что страх есть сторож человечества, попробуй-ка с этим поспорить. Реальна или надуманна причина, связанная с ней эмоция, дорогой Оскар, всегда реальна. И смотреть на меня такими расширенными глазами не рекомендую. Я говорю то, что знаю. Для каждого из нас русскими отлита пуля, в этом можешь не сомневаться. Опыт у меня по этой части богатый. На войне, Оскар, все одинаково убивают своих врагов, но, как это ни печально, в их глазах мы всегда будем преступниками, а они – всегда «освободителями». Да и судьбе угодно погубить рейх. А пока живём под властью фюрера, мы являемся выразителями его воли, и обязаны ему подчиняться. Он желает, чтобы мы приехали в бункер, что мы и сделаем. Так что, приятель, это не моя прихоть, так бы и не вылезал из этого уютного кабинета, а нашего высокого начальства, которое думает о нас и всегда право. Вот и приходится невольно отрываться от работы и ехать. Иначе нельзя, дружище! Могут неправильно понять. Ступай, я скоро выйду! – Увидев, что тот медлит, Мюллер нетерпеливо произнёс: – Ступай! И не забудь вооружиться, всё-таки прифронтовой город. Русских партизан в Берлине нет, а вот десант может приземлиться в любую минуту, и тогда прощай, родной рейх.